«В голове живет ребенок, он пытается понять…» В голове живет ребенок, он пытается понять, Отчего от желтых листьев пахнет гибелью лесов, Почему весь мир разболтан, шаг на запад – западня, Шаг на север – сверлит в горле ком невысказанных слов. Вот ребенок вырастает, матереет, щурит глаз, Он уже не тот наивный, он теперь вооружен, Только где-то между ребер прячет свет от дрязг и масс, Языком разбойных улиц говорит с цветами он. Говорит пока что с солнцем, хоть и сжал уже кулак, Хоть оскалился собакой, так же звездам отворен. В голове моей ребенок. Он собрал в себя, чудак, Человечность и жестокость, дар небес и дар времен. «А там, за углом был рай…» А там, за углом был рай, Но ты так спешил домой, Где мама ставила чай На скатерти с бахромой. Где лаял смешной щенок, Виляя хвостом у ног. И не был назначен срок, И ты был не одинок. А там, за углом был рай, Но гнали тебя дела: Ты прыгал в пустой трамвай И в нем выгорал дотла. Жена не ждала назад, Работа проела плешь, И все было невпопад, И где-то лежал рубеж. А там, за углом был рай, Но было уже не дойти. Ты часто твердил «прощай», Но чаще шептал «прости». И слабость старческих рук Сжимала последний май, Но мир уже мерк вокруг. А там, за углом был рай. «Я слышу шуршание перистых крыльев…» Я слышу шуршание перистых крыльев, Слепой, я не вижу, но знаю – ты рядом, Скребусь пауком в опустевшей квартире И путаю лирику с пошлостью мата. Кидаю банальные спелые тексты В кишащие масками плотные сети. И все что осталось: слова и рефлексы Они превращают в ужимки и сплетни. Я чувствую взгляд на заштопанном сердце, Но так не люблю уходить в многоточье, Пишу тебе снова, пишу в ритме скерцо, Вбивая молитву «услышь» в междустрочье Пою, разбиваясь сонатой о стены, Рифмую шаги с опечаткою «выход», Кричу на подмостках безумной арены, Срываюсь на шепот, на возглас, на выдох. Тебе, все тебе, ты услышишь, я знаю, И вдруг обернешься, надавишь на тормоз, Я слеп, я пою, я кричу, я скучаю, Мой ангел бессменный, иди на мой голос, Иди… На мой голос. «Все хорошо, все хоро… Боже мой…» Все хорошо, все хоро… Боже мой. Светла привычная юдоль. Но разболелось снова прошлое, И не проходит эта боль. А может вырвать, выдрать, вычленить, Гниющим зубом удалить? Замазать язву эту числами Всех дат нечаянной любви. Заштопать, выжечь, ампутировать Конечностью немой беды. Лечить наркозными витринами И заметать под снег следы. Но память ищет оправдания, И молча смотрит из судьбы Глазами, полными отчаянья, Того мальчишки, кем я был. Ребенком плачет искалеченным, И не уйти, и не предать. Проказа, дрянь, а делать нечего, Опять любить и все прощать. А дрожь в руках? Брось, пустяковое. Бессонница? Такой пустяк. А может спрятаться за словом мне И строить город на костях? За что мне, господи? Что сделал я? Кормил всех птиц своей душой, Любил всю жизнь, слепую, бледную. Все хорошо. Все хорошо. «Поэзия… Мне жаль тебя, поэзия…»
Поэзия… Мне жаль тебя, поэзия, Утопленница, лестница до звезд. Все реже – божья, чаще – бесполезная. Последнего отчаянья форпост. Святыня на задворках нашей алчности, Души перерождающейся срыв, Бессонна, безответна и безжалостна На выселках плохих дешевых рифм. В гортани жаром слова пересушена, Избита распродажами творцов, Залатана, обуглена, простужена, И сверстана по штампам образцов. Доедена, домята, перевыпита, Расплавлена в чаду живых горнил Страстей земных, раздувшихся до выдумки. И я любил. Конечно, я любил. И пел о ней. Желал ее отчаянно, И часто забывая о словах, Свободу петь теснил я на окраину, Скрипящую обманом на зубах. Но жизнь есть жизнь. Разбила, стерла, вымыла. Оставила комок нервозных вен, Несказанность души до жажды выдоха И страшный шепот грозных перемен. Да бог с ним. Мы продолжим это шествие, От вечности до чаянья добра. Поэзия, мне жаль тебя, поэзия, Любовница, мятежница. Сестра. «Нарисуй весеннюю улыбку…» Нарисуй весеннюю улыбку На сухих, искусанных губах, Это не обман, а та же гибкость, Сказка о сгоревших мотыльках. Вырежи ее ножом и словом, Чтобы оставался красный цвет Символом любви к стихам и вдовам, Там, где от любви и следа нет. Брось уже завидовать пичужкам, Небо – пустоты меридиан. Грудь открой и вырвется наружу, Нет, уже не смерть, но океан. Потому что здесь, сейчас мы дышим, Отогреешь руки – снова в путь, По стопам извечных всех мальчишеств, Где финал – распоротая грудь. Птицы раскричались? В уши – вату! Что они расскажут о тебе? То, что ты когда-то был крылатый, А теперь останешься в земле. Кроме жизни есть иная ссылка, Если разглядишь ее в годах — Нарисуй весеннюю улыбку На сухих, искусанных губах. |
