«Уйдешь. А что оставишь нам…» Уйдешь. А что оставишь нам? Ты говоришь, что снег Нетронутый. И клавиши Рояля. И ковчег. И музыку. Но музыка Стихает по ночам. Нет, ты оставишь узость нам Идей о мелочах. Оставишь мокрый, ягодный День осени. Старье. Оставишь только загнанность, Проклятие свое. Счета в хрустальной вазочке За воздух и за свет. Оставишь пыльный справочник Людских сердец и лет. Оставишь неизбывную, Бессильную тоску. Любовь альтернативную, Любовь в одну строку. И пыль на этих улицах, И новости газет, В которых мир сутулится, Оболган и раздет. Наследство бесполезное, Огрызки, хлам, тряпье. Оставишь лишь поэзию. Бессмертие свое… «Писать, пожалуй, можно обо всем…» Писать, пожалуй, можно обо всем. Все стоит слов И каждый стоит слова. Масштаб основ За письменным столом Окажется когда-нибудь пуховым Лебяжьим одеялом на снегу. Смотри, смотри, на нем уснул ребенок, Смотри, как ночь склоняется к нему И шепчет что-то царственно, иконно. Пиши стихи о том, что из окна Видна стена, Которая все слышит. И церковь из окна еще видна, Вон там стоит, вздымается над крышей. Стоит давно, А кажется – летит. Летит над строем стиранных рубашек, Летит над жизнью, купленной в кредит, Летит, летит, и белым небом машет. Пиши о том, что старенький диван Запомнил бедра женщины усталой. Она ушла. Нащупала изъян. А он все помнит, он не забывает. Пиши про вещь. Любая из вещей Хранит в себе прообраз человека: Упрямство мысли или дряблость шей, Другой ли признак, или призрак некий. Все стоит слов, Все свой имеет вид, И глубину, И молодость, И старость. Смотри, смотри, ребенок в слове спит, И я в ребенке этом вижу завтра. «Дыши, дыши, страдай и властвуй…» Дыши, дыши, страдай и властвуй, Живи, как сам я жить не смог. Гуляй босой душой по насту, Жалей, жалей всех дураков. Храни свой бесприют ребячий, Сгорай и празднуй недосуг. А я уже почти прозрачный, Ты видишь сквозь меня весну. А я уже почти, я чье-то Неловко брошенное «ах». Я тень любого эшафота, Я одинокость в городах. Так поздно, звездно, страшно, тихо, Ребенок, юноша, старик, Я между бытностью и мифом, Я призрак всех сожженных книг. Пройдет, пройдет. Ведь все проходит. Не плачь. Лети туда, где рай. И одевайся по погоде, И торопись на свой трамвай. Замрет весна. Безмолвно, страшно, Прозреньем смертности творцов. Я стану словом отзвучавшим, Я стану плотностью холстов. Прощай, прощай. Мое наследство — Мосты во тьме, ступеньки вверх, Давно распроданное детство, Строкой целующее всех. «В его сердце дыра. Прострелили, протерлась – не важно…»
В его сердце дыра. Прострелили, протерлась – не важно. Просто есть она в нем. И он ходит сутулый, больной. А дыра поглощает весь свет и темнеет, как сажа, Наполняется небом, людьми, родниковой водой. В его сердце дыра. Или дверь под табличкою выход В беспрерывный сквозняк, в переулки ночных городов, В одиночество людности, в полымя, в похоть и прихоть, Где так дорого время, но каждый из смертных – грошов. В его сердце дыра. Зарастет ли однажды? Не скоро. Будет долго дымиться. Не месяц. И даже не год. Это все же не дверь, это множественность коридоров, Только каждый из них никуда, никуда не ведет. Там где мышцы должны выдавать кислород прозаично, Там где жизнь должна складывать дни в роковую тетрадь, В его сердце дыра. И ему уже все безразлично. В его сердце дыра. Но на это ему наплевать. «Ты занавес, ты реквием, ты вечер…» Ты занавес, ты реквием, ты вечер, Ты эпилог, одетый в человечий Короткий срок, сплетенный из венков Пропащих пятниц, скучных четвергов. Ты – это титры с перечнем любимых, Ты вековая тихая терпимость, Ты рушишься, смеркаешься, стареешь, Но как прекрасна родинка на шее. И пусть не юность, пусть давно не детство, В тебе есть сцена, а на сцене действо: Весь мир стоит, и он угрюм, как Гамлет, Весь мир молчит в груди твоей крахмальной. Так пишут письма не умы, а души, Так пишут песни и стирают тут же, Так небо вырывается из глаз. Такой ты остаешься и сейчас. «Во мне дымно, сумрачно, прохладно…» Во мне дымно, сумрачно, прохладно, Как в церквушке на краю села, Тлеет свет и сладко пахнет ладан, И ребенок возле алтаря Тихо-тихо молится и плачет, И скребет словами тишину: «Дай им всем, мой Боженька, удачи, Дай им всем по своему зерну, Чтобы в душах выросло садами То добро, что сеятель и жнец, Та любовь, что зреет между нами, Дай им всем начало и конец». Во мне тонко, медленно, соборно, Я рисую крестик на груди, А моя босая беспризорность Бродит между гаснущих кадил, Между миражей, недосыпаний, Между войн, страданий и больниц. А потом возьмет он в руки палку И пойдет сбивать ближайших птиц. |
