А я-то. Я-то как удивлена.

— А откуда ж ты тогда Эмель знаешь?

— Эмель — дочка моей подруги. Она была у меня в гостях вместе с матерью, вот мы и познакомились.

— Подруги? — Дэн растерянно хлопает глазами, тоже понимая все меньше и меньше. — Наталь Борисовны, что ли?

— Ага. Наталь. Борисовны, — качаю головой из стороны в сторону я, словно китайский болванчик и чувствую, что на смену желанию прореветься, приходит желание расхохотаться — не менее истерично, но очень горько. От собственной тупости, от недальновидности, от умения влезать туда, куда совсем не стоило этого делать, и… как там я вчера говорила — способности смешивать все сферы жизни, которые должны идти строго параллельно.

Наталья Борисовна. Мне до сих пор дико, когда кто-то ее так зовёт.

Для меня она всегда Наташка, моя подружка из второго класса в самой красивой в мире форме, с толстой косой через плечо и яркими синими глазами под густыми темными бровями дугой.

Точно такими же, как у Артура. Теперь-то я это понимаю, с особой безжалостной честностью, как и то, что никогда не могла сопоставить их одинаковое отчество в одну родственную линию.

«А приходите завтра, на двенадцать часов. С полудня Артур Борисович здесь часто бывает. Сыграете с ним, это ж такая находка! А то все я, да я. Со мной Артуру Борисовичу давно не интересно»

Неужели я не могла насторожиться еще тогда? О чем ты, вообще, думала, Полина, пустая твоя голова?

"Хотя… — шепчет мне в ухо голос невидимого защитника, — Борисович не самое частое, но и не редкое отчество здесь". Что же мне, теперь, на всех Борисовичей бросаться, подозревая их в родстве с Никишиными?

А еще! Еще! Мой невидимый защитник ликует — у Артура же совсем другая фамилия! Вот почему я не допускала ни мысли, ни пол-мысли о том, что он может быть как-то связан с Эмель и Наташкой — ведь разные фамилии значат гораздо больше одинакового отчества!

Но… что тогда? Как тогда? Какое между ними родство? Может, действительно очень дальнее, просто с Эмель он тесно общается, как и со всеми своими родственниками, сколько бы их там у него не было.

И как только, воспрянув и расправив плечи, я поднимаю голову, перестав слишком бояться того, что сейчас скажет Денис, звучит его ответ, размазывающий меня по стене.

— Так это ж сестра Артуро. Наталь Борисовна. А Эмель — его племяшка. С самого детства видел, как он с ней нянчился. Да и не только с ней. Со всеми детьми Наталь Борисовны. Он им как старший брат был.

«А сколько у тебя сестёр?»

«Несколько. Никто там особо не скрытничает, я все об их жизни знаю. Даже то, что не хочу. Нашли советчика…»

Может, он говорил о племянницах? Или о сёстрах? Или… о сёстрах и племянницах одновременно? Кажется, и тех и других у Артура предостаточно. Вот уж действительно — интересная и богатая семейная история.

Но разные фамилии… Гордеев и Никишины. Никишины и Гордеев — как так вышло?!

— Ух ты… — совершено убитым голосом отвечаю Денису. — Вот как тесен мир. А сестра какая — двоюродная? Или, может, сводная?

Понимаю, что несу уже какую-то околесицу. Ну какие сводные братья-сестры? Да никогда не было у Наташкиной семьи никаких тайных родственников. Но… Всякое же может быть, просто меня в это не посвящали! Хватаюсь за эту мысль как за последнюю соломинку, с исступлением утопающего — ну же, Дэн, скажи мне это. Скажи — свод-ны-е. Тайные родственники. Соври мне! Скажи что угодно, только не….

— Да ну, какие там двоюродные, Полина? Говоришь, что все знаешь и с их семейством полные лады — а сама ни бум-бум!

И это полнейшая и безжалостная правда.

— Родные они, конечно. Артуро самый поздний — видимо, сильно родители пацана хотели, да все никак, — как заправская кумушка разбирает дела семейные Денис. — Тёть Наташа средняя у них, еще старшая есть — тёть Нина, а младшая…

— Алевтина, — заканчиваю я совершенно убитым голосом, понимая, что хорошо знаю все это ещё с того момента, когда маленькая Алька была самой последней в семье, а Артур… Господи, он ещё и не родился, когда я познакомилась со всеми его сёстрами, о которых мне сейчас с таким увлечением рассказывает Дэн.

— Да, точно, — беззаботно кивает он, увлеклась очередной темой для беседы, которая начинает казаться мне изощренной пыткой. Тебе изнутри выкручивают сердце, а ты улыбайся и делай вид, что ничего не происходит. — Но здесь живет только Наталь Борисовна, я ее из-за этого лучше всех и знаю. Она, как приехала из Турции, вместо теть Али из школы его начала забирать, чтоб на секцию отвести, обеды вкусные приносила. Я часто примазывался — когда малой был, все время так жрать хотелось, — смеётся Дэн. — Сначала она с Артуром нянчилась, а потом он уже, с ее девчонками, Мы его еще «усатый нянь» называли, как в старом фильме, прикинь, — ничего не подозревая об адском огнище, полыхающем у меня внутри, продолжает ностальгировать он. — У них же постоянно старые фильмы смотреть любили, и этими всеми шуточками перебрасывались. Мы, когда в гости к нему забегали, тоже смотрели, никак не могли отмазаться. Нам бы в приставку порубиться, а папка его вечно — пацаны, давайте посмотрим, составьте компанию. А то никто из моих не хочет, не понимают меня. Да и мы особо не понимали, если честно. И Артуро такой — так, отец сказал смотреть, значит, смотреть. Хозяин типа, уже тогда был, — смеётся Денис, вываливая на меня факты, только усугубляющие ощущение надвигающегося конца света.

«Любовь и голуби», знаю! У моей семьи это любимый фильм»

«У семьи?»

«У родителей, да»

Господи, какой ужас. Какой же ужас, господи.

— Так что насчёт меня и Эмель можешь быть спокойна. Ну, Полинка, реально… Я ж нормальный пацан, — отвлекаясь на подбежавшего к стойке Серёжку, принёсшего новую заявку по меню, заверяет меня Дэн, принимаясь разогревать сендвичи в микроволновке. — Мы с тобой оба, выходит, эту семью не первый день знаем — вот ты, скажи, могла бы при таком раскладе подлянку им какую-то специально подстроить?

Этот вопрос, который он задаёт походя, желая успокоить, наоборот, срывает последнюю опору, которая сдерживает меня изнутри, и я, не говоря ни слова, разворачиваюсь и вылетаю из кофейни пулей, едва не сбивая с ног новую группку зашедших посетителей.

Громко хлопнув за собой дверью, прислоняюсь к ней спиной и пытаюсь сделать хотя бы один глубокий вдох, но не выходит. Горло снова сдавило, и вместо воздуха, я втягиваю в себя какие-то сдавленные всхлипы. В голове пусто — совершенно пусто, как будто мой мозг отключился, добитый словами Дениса о том, что невозможно, так хорошо зная эту семью, подстроить им какую-то подлость.

А я вот — смогла, понимаю это, трясущимися руками ныряя в задний карман джинсов и нащупывая там телефон. Вообще-то, я искала сигареты, но, кажется, оставила их в сумочке, когда вернулась с заднего двора с Денисом. И теперь мне надо войти обратно в кафе, чтобы взять пачку — но я не могу, просто не могу этого сделать. Не хочу никого видеть и слышать, не хочу, чтобы видели и слышали меня, особенно Эмель. Ей-то это как раз вообще ни к чему, только испугается.

Так… Надо набрать ее прямо сейчас, чтобы она не вздумала выйти за мной. Мне надо побыть одной и немного собраться, чтобы понимать, что я делаю сейчас. И что делать дальше.

— Эмелька… — говорю в трубку, быстро набрав ее номер и едва слышу себя. — Ты посиди ещё в кафе. Подожди немного. У меня тут срочный звонок. Я скоро подойду. Да, просто подожди. Возьми и мой кекс, если хочешь, я что-то… Что-то не хочу особо есть. Да, я скоро вернусь. Да-да, все в порядке. Не волнуйся. Все хорошо.

Нет уж, все совсем не в порядке. И все очень, очень нехорошо.

Мне надо отойти от дверей кофейни, — я мешаю людям входить и выходить — но, в то же время, быть недалеко. Хватаюсь за эти рутинно-бытовые мысли, отходя на пару десятков метров и приземляюсь на весело раскрашенную лавочку.

После мне надо будет вернуться и проводить Эмель домой. Но только когда я смогу нормально говорить, без желания реветь безостановочно — и я сама не пойму, что сильнее всего ударило меня. То ли то, что я натворила, то ли то, что теперь, зная и понимая ситуацию, я должна буду от всего этого отказаться.