Я не делаю и шагу назад, просто стою и смотрю, как он подходит и становится рядом, глядя на меня сверху вниз. Секунды ожидания такие длинные и тягучие — как этот шоколад, который еще немного и растечется у меня по подбородку. Чувствую ладони Артура у себя на щеках — он берет мое лицо в свои руки аккуратно, как будто я сделана из фарфора, а ему предстоит попробовать и выпить какой-то новый напиток. И, прежде чем он прикоснется ко мне губами, делаю резкое движение вбок и назад, выскакивая из его очень нежных, легких объятий. Чертов коньяк, что же ты делаешь, куда меня несёт?
— Полина! — в его голосе я слышу настоящее злое веселье, какое бывает, когда я начинаю применять мухлёж и грязные приёмчики.
Не до конца понимая, что делаю, поворачиваюсь к нему и демонстративно разжёвываю последнюю плитку, ещё и облизываюсь, специально оставляя следы на лице — и его прорывает. Он хватает меня в охапку, уже не заботясь о том, чтобы не разбить, как хрупкий фарфор или хрусталь, и я чувствую его губы на своих губах — горячие, сладко-горькие, измазанные шоколадом, как и мои — ему всё-таки немного досталось. Он целует меня с таким азартом и увлеченностью, как будто я — то самое лакомство, которое он прозевал и свой коньяк он закусывает мной. Языком он резко раскрывает мои губы и проходится им по зубам, настойчиво отбирая своё, снимая остатки шоколада, будто с фольги — последние, самые вкусные — и я с трудом сдерживаю ликование.
Артур разозлён, по-настоящему раззадорен, и это чувство дарит ему свободу — как тогда, на корте, когда после аккуратной разминки в его действиях прорезалась настоящая агрессия, которую он скрывал за техничной игрой.
Теперь можно все, абсолютно все — и ему, и мне. Можно жадно изучать его руками, выдергивая футболку из-за пояса джинсов и пропуская ладони под материю, с трудом сдерживаясь от желания не просто попробовать его кожу, а погрузиться, проникнуть сквозь, чтобы почувствовать его изнутри — его вены, его кровь, упругость мышц, напрягающихся на спине и руках, когда он вжимает меня в себя с порывистой силой — как будто пробует на крепость. Что ж, я принимаю вызов, я все вынесу — не вскрикну, когда, войдя ещё больший азарт, он прикусывает мне губу, а потом и шею, когда второй рукой сжимает бедро под платьем так, как будто пальцы свело судорогой, и если он сможет оторвать свою руку, то только с куском моей кожи. Завтра там будут синяки и царапины, но это уже завтра. Что будет завтра — неважно. Даже если завтра и не настанет совсем, меня это мало волнует сейчас.
Пропуская вторую руку мне под платье, он приподнимает меня и легко сажает себе на бёдра — я, вцепившись в его плечи с удивлением понимаю, что футболку с него давно сняла, и что прикасаюсь к его груди своей грудью чрез расстёгнутый верх платья. Когда, когда это все успело произойти? Не могу сдержать довольный смех, который вырывается из горла вместе с непроизвольным стоном, который он тут же ловит и перекрывает новым поцелуем. Мы так старательно ходили вокруг да около, дразнясь и растягивая минуты, что переход от первого поцелуя к первому сексу будет не то чтобы стремительным. Его вообще не будет. Мы уже занимаемся сексом — пусть даже не успев до конца раздеться. Это желание пройти насквозь, пробиться друг в друга — оно накрыло и меня, и его с самой первой секунды, как только игра закончилась и все стало слишком по-настоящему.
Зарываясь пальцами в его волосы, шепчу ему на ухо что-то, чего сама не до конца понимаю, и ощущаю спиной прохладный металл — Артур опускает меня на капот машины, по прежнему слегка скользящий — но он рядом и он меня удержит. Приподнимаясь, хватаю его за плечи и поваливаю на себя — и тепло его тела, накрывающего сверху, перекрывает неприятное ощущение холодка в спине. Мое платье съехало уже черте куда, и болтается где-то на поясе, измятое и какое-то замученное. Жаль, хорошее было платье. Но — черт с ним, как и со всем остальным, и со вчерашним и завтрашним днём. Есть только здесь и сейчас.
Чувствую тянущее, отдающее истомой ощущение в груди — это его руки, его губы, — и вниз со сладкой пульсацией расходятся жаркие волны. Нет, нет, нельзя так целовать, я же не доживу даже до конца этой минуты, этой секунды. Но доживаю — в следующий момент раздаётся шлёпок по моему плечу, и мои глаза расширяются. Удивление — слишком земное чувство, для того, что я испытываю. Я хочу и дальше ничего не понимать, не видеть и не слышать, растворяясь в ощущениях — но внезапно лоб вспыхивает колючей острой маленькой болью, досадной и отвлекающей. Следующий шлепок приходится как раз по нему — ладонь Артура, которая должна быть сейчас где-угодно — у меня под юбкой, на груди, на бёдрах, только не на лбу — припечатывает прямо между моих глаз… комара. Маленькую мерзкую мошку, решившую поживиться моей бурлящей кровью вопреки всем нашим страстям.
— А-а-а, ну как так! — не могу сдержать смех я, при этом едва не плача от досады. Обратная сторона романтики и жарких летних ночей под открытым небом — комары, муравьи и, самое страшное — клещи.
Но нам не страшно, а смешно, мы ухохатываемся в два голоса, продолжая при этом прихлопывать друг на друге вездесущих москитов, которые как-то слишком резко оживились, решив нами отужинать. Я обнимаю Артура за плечи — и он ссаживает меня вниз, быстро, легко, в то время как я сбиваю очередной трупик комара с его руки.
— Я так не согласна… Не хочу, чтобы кто-то еще трогал тебя кроме меня… даже комары, — говорю я и вижу его улыбку в свете фонаря, который по прежнему не заслоняет нам звезды, но только привлекает мелких кровопийц.
— Давай внутрь, — придерживая меня одной рукой, второй он открывает дверцы машины. Дополнительного приглашения мне не надо — быстро заскакиваю и приземляюсь на своё сиденье, рядом с водительским.
— Тут должно быть лучше, — Артур садится рядом и слегка опускает стекло вниз, чтобы не было слишком душно и в то же время не налетели зловредные насекомые. — Главное — не включать свет.
Слишком много разговоров, слишком много. Сейчас не до них. Я протягиваю руку вниз — где-то там должно быть колесико или рычажок, который опускает спинку, и сдуру давлю слишком сильно. Спинка переднего сиденья падает на заднее с грохотом, Артур не успевает сообразить, что происходит — и мы меняемся местами. Теперь я сверху, я хозяйка положения, я смотрю на него, чувствую его, продолжаю целовать до частого, с хрипом дыхания, до его пальцев, сжимающих мои волосы, до следов моих рук на его теле — мне тяжело сдерживаться, быть осторожной и неторопливой, я хочу разобрать его по кусочкам — так и было бы, если бы я все время не натыкалась то на потолок кабины, то на руль, то на приспущенное стекло — еще один случайный удар, и я боюсь, как бы не выбила его. Места катастрофически мало, но это не смущает ни меня, ни его. Он только пытается сгладить удары, придерживая мою голову ладонями, а потом и вовсе переворачивается, одним махом, — как только у него так быстро выходит в такой тесноте, — и снова укладывает меня на лопатки.
— Осторожнее, Полина…. Осторожнее, — горячее дыхание его шепота буквально сводит меня с ума, еще немного — и я начну плавиться, гореть изнутри.
Пальцы, гремя железной застежкой, выдёргивают ремень из его джинсов, параллельно ощупывают и ныряют в его задние карманы. Где? Где оно? То, о чем я говорила еще там, на улице, какой бы улетевшей ни была — но это прошито у меня на подкорке, страх нежелательной беременности присутствует даже там, где здравый смысл давно отъехал. Где защита, где она, черт бы ее побрал?
— Где! — выкрикиваю я, стараясь извернуться, дотянуться рукой к бардачку и вычислить, где же он держит эти отвлекающие, но такие необходимые презервативы — надеюсь, их окажется достаточно и с запасом.
— Что — где? — спрашивает он, и мне тяжело удержаться, чтобы не застонать и не забыть обо всем, даже о самом необходимом. Он такой классный, такой красивый в этот момент — волосы встрепаны, взгляд слегка расфокусирован — и коньяк здесь ни при чем, выпил он совсем немного. Его умение чувствовать, быть здесь и сейчас, жить мгновением и моментом — совершенно искренне и с полной самоотдачей — это то, что меня цепляет в нем до полной потери контроля.
