Все, как обычно. Мило, ностальгично и довольно наивно. Ничего общего с тем леденящим оцепенением, которое во мне вызвал разговор, подслушанный в курилке.

Тем временем, Виола, получив все возможные награды и почести от каждого из шефов, удаляется на своё место — и заметно спотыкается у самого стула. Тревога опять начинает шевелиться во мне едва осознаваемым темным клубком — кажется, не так уж она и трезва, как кажется. Боюсь не ошибиться, предположив, что играть и казаться она умеет очень убедительно. А вот что там на самом деле скрывается за этой ширмой яркой уверенности?

— Она что, снова выпившая, что ли? — наклонившись ближе, спрашиваю я у Эмельки.

— Не знаю… — пристально глядя на выпускницу, говорит она. — Не видно по ней вроде. Вот когда она на дне поэзии нажралась и упала — это было да, заметно.

— День поэзии? Это уже после того, первого случая было или до?

— Да после, теть Поль, после. И на день Валентина тоже. Виолка в этом году как с катушек слетела, мало ей, что ли, тех неприятностей было? Чего, вы думаете, ее подарками так задаривают? Пытаются отвлечь и сделать вид, что ничего не случилось. Что медаль не профукала, что на весь интернет не опозорилась. Взрослые, сами понимаете… — делая голос тише, добавляет она с видом умудрённого жизнью человека. — Всегда делают вид, что ничего не происходит.

Смотрю с беспокойством на неё, потом на Виолу, которую наполовину заслонили ещё две медалистки, получившие свои награды и позирующие с депутатами. То ли девица уже в таком юном возрасте любит заложить за воротник, и виной всему избалованность и вседозволенность, то ли скрывает то, что тяжело носить в себе, но поделиться не с кем.

Черт ее разберёт. Вот черт ее разберёт! На вид лицо довольное, счастливое, сидит на стуле и любовно перебирает свои подарочки, ещё и одноклассника рядом заставляет куда-то переставлять многочисленные пакеты.

Буду за ней наблюдать. А пока что — не стоит упускать их виду и других выпускников.

За золотыми идут серебряные медалисты — их не так уж много. Тех, кто засыпался на одном предмете, чаще всего дурацком и абсолютно неважном. Или получил оценку, перечеркнувшую все шансы на медаль, из учительской вредности и мести. Или просто — не вытянул, на нервах промахнулся. Всё-таки, золотых медалистов вся школа обычно тянет, а серебряные при них — как беспризорные и нелюбимые дети. Вроде и с медалью, а все равно в статусе проигравших.

Внимательно рассматриваю троих, получивших почетное второе место. Все мальчишки. У одного их них озабоченное и расстроенное лицо, во взгляде читается недоумение — видимо, до сих пор не может понять, как так вышло. Явно идейный мальчик, решил бороться сам, никого не допуская к своим работам и проектам. Ещё, наверное, ради науки и открытий. Таких обычно и валят. И это самое грустное, потому что по уму он мог бы дать сто очков вперёд всем золотым медалистам вместе взятым.

Второй просто хороший парень, видимо, ещё одна гордость школы — в подтверждение моих догадок ему тоже надевают ленточку, подобную той, которую получила Виола, — только за спортивные заслуги. Значит, тут все по договорённости — для поступления ему достаточно просто хорошего аттестата, а школа решила на ещё одного золотого медалиста не заморачиваться.

И третий — неформал, отщепенец, настоящая белая ворона в этом коллективе. Вот кому, думаю, особо обидно получать серебро — во всем его облике сквозит желание отличаться, и внешне, и по повадкам, ставить себя даже не выше, а вне этого круга.

Присматриваюсь внимательнее — раньше, стоя в тени, за спинами одноклассниц он не выделялся особо ничем. Теперь же, при ярком освещении, стал хорошо виден цвет его волос — фиолетовый, крашеный. По местным меркам это прямо скандальная эпатажность, чтобы мальчишка красил волосы. Костюм сидит на нем как-то небрежно, словно с чужого плеча, и даже сочетание с хулиганскими кедами не делает из него бунтаря, а скорее потерянного ребёнка.

Несмотря на желание быть уверенным, наглым, плюющим на все правила и стереотипы, сквозь эту браваду сквозит неуверенность и почти детская неуклюжесть. Это видно даже невооруженным глазом по жестам, манере двигаться, по привычке нервно и дёргано оглядываться, словно пытаясь защититься, хотя никто не нападает. По тому, как он поправляет модные хипстерские очки, переминаясь с ноги на ногу, нервно встряхивает челкой, постоянно щурясь и смешно хмуря густые детские бровки.

— Шатунова Кристина! — раздаётся голос завуча, и «мальчишка», отделяясь от своих собратьев по несчастью, идет ей навстречу.

Я просто каменею от удивления. Так это девочка? Что за чертовщина, как я могла так промазать! Я же была уверена, что этот маленький, угловатый, нескладный мальчик-подросток — из тех, кого вечно ставят в конце шеренги, кто хуже всех прыгает через козла и меньше всех подтягивается на брусьях. Но в каком-нибудь уютном виртуальном мирке у него есть свой огромный клан, и там он — как минимум предводитель эльфийского воинства.

Нарочито медленной походкой вразвалочку, девочка, похожая на тщедушного мальчика, подходит к завучу, берет свой аттестат и медаль, вызывающе не протягивая руки и не подставляя щечку для поцелуя. И в то же время в ее лице, когда она делает вид, что насмешливо позирует, на миг застывает беззащитное выражение, словно говорящее — пусть я классно получусь на камеру, ну пожалуйста? Любите меня, любите. Я хорошая.

Как фотограф я сразу узнаю этот приём. Его часто используют, чтобы придать образу детскости — приподнятые брови, приоткрытый рот, округлённые глаза. Все такое невинно младенческое умилительное, что хочется немедленно взять на руки и затискать. Но в ней это не наигранное. Наоборот, кажется, на несколько секунд сквозь маску наносной дерзости проглядывает истинное я, которое она старательно прячет ото всех, а от себя — и подавно.

— Эмель, а это кто? Ее знаешь?

— Ой, это ж Крис! — Эмелька снова наклоняется ко мне и, прикрыв рот ладошкой, начинает шептать, скрываясь от неодобрительных взглядов матери, не раз успевшей шикнуть на неё за болтовню в первом ряду. — Это тоже наша звезда, только такая… Типа неформалка, все время с учителями ругается, что-то там отстаивает. Газету ученическую выпускала, у неё даже есть свой этот… под… подкат… короче… как будто радио.

— Подкаст? — недоуменно спрашиваю я, удивляясь тому, что кто-то здесь ведёт подкасты, и их ещё и знают из-за этого.

— Да-да, он самый! А еще она модерит паблик на двести тысяч подписчиков, и у неё можно порекламироваться или попросить репост. Но Крис сложная какая-то… Вечно не знаешь, на какой к ней козе подъехать. То сама предлагает попиарить, вся такая друзяшка — пойдём кофе попьём, посиди со мной и все такое. А то может высмеять на глазах у всех — ни с того ни с сего, вчера же только кофе пили. А в программах своих говорит, что против насилия, за дружбу и чтоб все друг друга уважали. Ага, а оборжать ни за что, а потом обидеться, что ты больше не хочешь с ней гулять — это очень даже уважение. Странная она, короче.

— Вот как, — с интересом выспрашиваю дальше. — А что, ты слушала ее программы? Интересные?

— Да нет… — смущается Эмель. — Я — нет. Девчонки слушали. Мне такое неинтересно, теть Поль, вот честно. Я с Крис вроде как в друзьях в общей группе, но мы так… Чисто формально. С меня одного раза хватило с ней погулять — а потом ты вдруг тупая и тебя высмеивают за то, что просто так сказала. Ну, не подумала. Может, и ляпнула чего-то. Но это же просто общение, посплетничать, знакомых обсудить там… Что в этом такого? — чувствуется, что Эмель до сих пор не может уложить в голове эту странную реакцию. — Я же не возле доски на оценку отвечаю, да? А потом еще обижается, что ты с ней не здороваешься. Спасибо, у меня и без нее проблем хватает. Если честно… она какая-то ну реально непонятная.

— Ну да, это странно, согласна. Но подростки часто говорят и делают странные вещи Эмель. Часто сами себя не понимают. Вот у тебя же бывало такое, что натворила дел, а потом думаешь — как я могла?