Интернет здесь будет получше, чем в первой комнатке. Останавливаясь у подоконника и докуривая, я жду, чем закончится моя разведка по поводу Артура. И только спустя пару минут понимаю, что нахожусь не одна. В дальней кабинке точно кто-то есть и кто-то… плачет? Замираю, прислушиваясь к звукам — точно, хорошо различимые всхлипы, перемежающиеся щелчками зажигалки. Кто-то тоже прячется здесь, переживая о каких-то своих заботах, которых у девочек-подростков пруд пруди.

Почему-то я уверена, что это одна из школьниц. Взрослая женщина вряд ли будет плакать в школьном девчачьем туалете, пытаясь украдкой покурить в запертой кабинке. Если она, конечно, не ввязалась в какое-то сомнительное мероприятие, как я.

Мою догадку тут же подтверждает голос, неожиданно раздающийся из-за закрытых дверей кабинки:

— Давай, отвечай уже… Ну… давай…

Голос девчачий и изрядно пьяненький, тут же вычисляю я, слушая, как после этих слов в тишине раздаются гудки. Так, понятно. Юная девочка напилась и сейчас кому-то звонит по громкой связи. Точно будет скандалить и устраивать разборки. Классика жанра.

До сих пор для меня секрет, почему скандалить с кем-то легче по громкой связи. Ты как будто призываешь мир в свидетели творящегося безобразия, чтобы обидные слова, которые тебе непременно скажут, услышал весь мир — и содрогнулся от такой несправедливости.

На смену гудкам приходит ещё один голос, тоже девочки-подростка:

— Алло?

— Алло, — говорит выпившая школьница, лица которой я не могу видеть, только слышу, как взволнованно она дышит и всхлипывает. — Это… Это я.

— Слышу, — говорит второй голос и после продолжительной паузы, наполненной только всхлипами и звуками выдыхаемого дыма, спрашивает: — Ну, что опять?

Так, похоже, тут какая-то очередная подростковая драма, вовремя спохватываюсь я, понимая, что сейчас делаю то же самое, что сама осуждала — подслушиваю чужой разговор. Моя сигарета докурена, браузер с поиском так и не загрузился, пора бы мне уходить. Пусть девчонки сами решают свои вопросы.

В конце концов, кто из нас никогда не плакал в туалете, изводя рулоны бумаги, чтобы вытереть слезы и высморкаться, обвиняя всех и каждого в том, что они козлы?

На цыпочках я прокрадываюсь к открытой двери, за которой остался мой рюкзак и главное — коньяк, и тут же останавливаюсь, удивленная следующей фразой, которую произносит девочка за дверями кабинки:

— Послушай… Послушай! Я думала сегодня… насчёт того, что ты говорила. И… я не согласна. Все не так, ну, неправда! Давай больше не будем… Не ходи за мной больше. Не надо, пожалуйста.

— Что? — тут же отвечает второй голос. — Я не слышу тебя.

— Я хочу сказать, что… Не надо так больше. Я не хочу!

— Плохо слышно! Не поняла, чего ты не хочешь?

Остановившись, я даже рот раскрываю от возмущения. Это ещё что такое? Слышимость просто прекрасная, если на громкой связи, стоя в нескольких метрах от кабинки, где происходит разговор, я отлично различаю все. А девчонка, которой звонят, делает вид, что не слышит, стараясь сделать побольнее той, которая и так в слезах.

— Не ходи за мной… Не надо! — снова просит первая и мне вдруг становится жутковато. По всему чувствуется, что она на крючке, что полностью подчинена той, с кем хочет поговорить, пока та своим мнимым непониманием откровенно треплет ей нервы.

Подтверждение этим мыслям я получаю тут же.

— Снова не слышу тебя! Человек, уверенный в своих словах, говорит громко и четко.

— Я прошу тебя! Прошу! Прошу, пожалуйста! — срывается на крик девчонка за закрытой дверью и, захлебываясь слезами все повторяет: — Отстань, ну отстань от меня! Отстань, я все сделаю, что надо, все что скажешь! Только отстань от меня, я не могу уже больше!

— Плохо просишь. Не верю, — говорит второй голос и меня пробирает от этого ледяного спокойствия, за которым чувствуется наслаждение муками жертвы.

Нет, я не могу это так оставить. Несмотря на все убеждения о невмешательстве в личные разговоры, это надо прекращать. Пусть я оказалась здесь случайно и случайно выведала чужие секреты, в которые не имею права вмешиваться… Но в том, что происходящее между девчонками не совсем нормально, я не сомневаюсь. Деликатность хороша, когда происходящее не выходит за рамки здравого смысла, а моральный садизм ничуть не уступает телесному. И вдвойне страшно, что это происходит между подростками, которые нестабильны в эмоциях и черт его знает, чем все это может обернуться.

— Я сделаю все, что ты хочешь. Все, что хочешь! — умоляет неизвестная школьница, пока я, разворачиваясь, иду назад, вдоль дверей, пытаясь найти, где же она прячется.

— Что я хочу? Что я хочу? — эта жестокость в подростковом, почти детском голосе меня завораживает и пугает одновременно. Может, я и не выдаю себя, потому что мне хочется дослушать, хочется узнать, что же у них случилось. — Теперь тебе интересно узнать, что я хочу? Теперь тебе интересно?! Я для тебя человек теперь, а не серая мышь? Не пустое место после всего… После всего этого времени?!

— Я не п…пойму… — снова говорит первый голос. — Зачем ты это опять всп… вспоминаешь? Мы уже всё порешали… Что не будем больше ру… ругаться из-за этого, — от слез она начинает говорить сбивчиво, взахлеб. — Все было не так… Я же не совсем д…дура. Я тоже что-то помню!

— Ничего ты не помнишь, — категорично прерывает ее второй голос. — Потому что всегда была зациклена только на себе. И помнишь только то, что выгодно тебе. Но так больше не будет. Потому что я всегда за тобой смотрю. Теперь я не дам тебе запутаться! Если я такая незаметная и никакая — тогда считай, что я тень. Твоя тень, часть тебя. Скажи, как может отстать тень? Ты что, её отрежешь? Как она может отстать, скажите мне?

— Н…не знаю… — говорит первая девочка, всхлипывая и пытаясь понять, что от неё хотят.

— А я знаю. Никак! Поэтому ты можешь хоть выть, хоть просить, хоть угрожать, хоть что угодно делать. Я — часть тебя! Так и запомни. Куда ты пойдёшь ты — туда и я. Куда ты посмотришь — туда и я. Я всегда буду рядом, понимаешь? Слишком много ты мне должна, чтобы я от тебя просто так отстала.

— Я уеду! — кричит голос из-за кабинки, к которой я приближаюсь в странном оцепенении, околдованная словами второй девочки и ее умением убеждать. — Я уеду, и ты меня никогда не найдешь! Меня мама отправит в другой город!

— Ты думаешь, я не смогу переехать с тобой? Я же все знаю о тебе. И буду знать, где ты и с кем ты. И даже если ты не будешь меня видеть — я все равно рядом. Я же тень, помнишь? Которую нельзя взять и отрезать от себя. Я — твоя часть. Смирись уже. Мы с тобой вместе, навсегда. На всю жизнь, понимаешь? На всю оставшуюся жи…

Гудки прерывают этот гипнотизирующий голос — моя соседка сбросила звонок и я слышу, как рыдания сотрясают ее, она плачет взахлёб.

Не решаясь уйти, я не могу тут же выдать себя, все ещё раздумывая, стоит ли постучать прямо сейчас или лучше позвать взрослых. Пусть обязательно найдут родителей этой девочки и вмешаются в ситуацию. Ее изводит и преследует то ли бывшая подруга, то ли какая-то поехавшая поклонница — но однозначно это ненормально. Мало того, это опасно. Я готова выдать чужой секрет и нарушить неприкосновенность личных тайн, потому что моральное насилие — не та тема, где нужны сантименты. Его нужно пресекать любыми способами, как только замечаешь хоть намёк.

Рыдания становятся сильнее и, решившись, я осторожно стучу в дверь. Голос тут же затихает, по всему слышно, что школьницу парализовал страх.

— Эй, — говорю я очень тихо, — можешь открыть дверь?

Молчание. Молчание, только редкие судорожные всхлипы, которые она не может сдерживать.

— Послушай… Я не из этой школы. Я даже не из этого города. Я случайно услышала твой разговор. Открой, пожалуйста, дверь. Я никому не выдам твой секрет, обещаю.

Она опять молчит, только дышит — часто-часто, но хотя бы слушает.

— Давай так… — продолжаю я, понимая, что если девочка захлопнулась, мне ее не вытащить силой. — Если хочешь, я отвернусь. Я оставлю тебе номер телефона на подоконнике. Так пойдет? Я не знаю никого здесь, так что тебе нечего бояться. Я не смогу тебя выдать. Я не знаю ни твоего имени, ни что у тебя случилось. Ты просто позвонишь мне, когда захочешь, и расскажешь, что происходит.