— А… — поражённая очередной догадкой, снова едва могу собраться с мыслями я. — А сколько ей было на то время?
— Та сколько… — недовольно бурчит хозяин поместья. — Давай разом посчитаемо. Сюда она приехала у двадцять пять — одразу после института. Мени тогда девятнадцать як раз стукнуло, — и пока мои глаза продолжают лезть на лоб, продолжает. — Мы с нею дуже швыдко закрутили, а шо? Якшо влюбились одне в одного, нашо чекать? Через пив-года вже й поженились. Ей стукнуло двадцать шисть, мени — двадцять. Ота фотография, шо ты без мене разглядувала — як раз в год нашего одруження зроблена. Потим два-три роки у нее все от эти неудачи были. И в двадцять девять она Тамарой забеременила. Так врачихи хиба шо не кричали на неё — таз узкий, старородящая, куда лезешь! Вспокоились вже когда я почав с Ларою до больницы ходить. Мени страх як надоело, шо она оттуда наче с хреста знята приходить.
— Какое же свинство, — только и могу сказать я, понимая, что сейчас ситуация если и поменялась, то не намного, порицания стали тише, но никуда не делись. Но ещё один факт из этой истории не даёт мне покоя — как я только не обратила внимания раньше? Ведь Гордей Архипович четко сказал — Лара в год начала войны собиралась в школу, а он только по селу в одной рубашке гонял. — Так Ларочка тоже была старше вас? Как удивительно. А говорят, что такого раньше не было и вообще… чуть ли не за неприличие считалось.
— Ну, не знаю, неприличие чи не, але в нас ей й слова никто не сказав. Бо знали — чуть шо, в мене й вила наготове, й топор гострый, я с ним, если шо, дуже добре обращаться умею, — я почему-то воровато оглядываюсь вокруг в поисках топора как последнего аргумента в нашем разговоре, но, к счастью не нахожу. В то время как Гордей Архипович снова выворачивает разговор в то русло, которое заставляет мой лоб покрыться испариной.
— А насчёт того шо «тоже» старша — шо, Поля, знакома картина, так? Чи думала, не здогадаюсь, не розкушу уси ваши выбрыкы?
Он долго молчит, все так же задумчиво подкручивая ус, пока я бегая взглядом по стенам, цепляюсь за каждую мелочь, лишь бы не отвечать ему. Приходится хозяину меня поторопить.
— Отвичай! — от его резкого окрика я подскакиваю на стуле и понимаю, что тянуть резину не имеет смысла.
— А когда вы…э-э… поняли? — надеюсь, что мой голос при этом не звучит как у овцы на заклании.
— Ага. Ще пограть у вопросы хочешь… — тянет Гордей Архипович. — Ну добре. Одразу почти, Поля. Та не по тоби, по Артуру. Вин же такий дурак як я — якшо влюбився, все на лоби написано. Ще й не дай боже однолюб…
— Тоже, как вы…
— Вирно мыслишь. Вирно. От того я на тебе зуб и затаив — ты вся такая-растакая ходила, хлопця мого игнорировала, а он хиба шо не на искры рядом с тобою рассыпався. От же стерво, думаю, бачить же, шо твориться, а на нервах ему играе, специально нравиться його изводить. Есть таки люди, Полина, страх як не люблю их, своими руками повбивав бы…
— Да прекратите вы смертоубийствами грозиться, через слово все, убью да убью! — нервно отмахиваюсь от кровожадных намеков я.
— Шо, страшно? Та не бойсь, ничего тоби не буде. Я ж сам побачив, шо ты к нему теж неровно дышишь. А от якшо игралась бы с его почуттями, то хто зна…
— Ой, да перестаньте вы, — снова пытаюсь урезонить его я, пока Гордей Архипович, явно польщенный моими беспричинными страхами, довольно смеётся.
— Хочешь знать, когда ты себе сдала? — заговорщически наклоняясь ко мне, интересуется он, а я все жду, когда глава рода скажет своё: «Видстань от моего внука, старородящая!» А он почему-то не говорит и не говорит. Вместо этого выдаёт: — А когда хлопцы мои через огонь стрибали, а ты чихвостила мене на чем свит стоить, чуть руку не скрутила й требувала остановить оце безобразие. Прям така фурия-мегера враз зробилася! От я тогда й подумав — ого, дивонька. От воно як. Ты ж за мого Артура горою, якшо надо — и в огонь полезешь. И це добре, Поля. Дуже добре. В мене прям от сердця отлегло.
— И что теперь? — все более унылым голосом спрашиваю я, параллельно понимая, как сдала себя наиглупейшим образом и что теперь отрицать очевидное не имеет смысла. — Прогоните меня, пока Артур уехал? Вы за этим его в эту вашу Телиговку отпустили, а не за тем, чтобы он Вэла отвёз? Вы нас тоже, Гордей Архипович вокруг пальца обвели. Хитро, хитро, ничего не скажешь.
— Та чего ж обвив? — настроение хозяина, как только он вернулся к делам сегодняшнего дня, становится все более ироничным и залихватским. — Ничого не обвив, наоборот, дуже радый за Василя, яким ты як женихом прикрывалась. Не, ну серьезно, Поля! Василь як прикрыття… Вы шо думали, я совсем дурень, чи шо? Хто з вас хоть отаке придумав, скажи мени. Кажи давай!
— А… Артур. Но я его поддержала.
— Мододец, шо поддержала. От и дальше поддержуй. Тоди между вами всегда буде мир и согласие. Але идея дурна була, честно тоби скажу. У малого шось совсем мозги набекрень поехали. Ты следи за ним, Поля, шоб глупостей больших не наробив.
— В смысле — следи? — в очередной раз мне кажется, что я ослышалась. — Вы что… не против? Не против нас с ним?
Произнесённые вслух, эти слова звучат ещё более дико. Однако я их сказала — и не на пустом месте же. Просто повторила за Гордеем Архиповичем его главную мысль.
Которую он тут же подтверждает:
— Против? А чого б я був против?
— Ну… я старше, и намного…
— Напугала кота сметаною, — снова смеётся, оглаживая усы Гордей Архипович. — Це в нас, можно сказать, симейное, по мужской линии.
— Но я не на шесть лет, как ваша Ларочка. А вдвое больше… На двенадцать, — на этом месте я почему-то начинаю прятать взгляд от смущения, с таким озорством в глазах смотрит на меня Гордей Архипович, и мне все кажется, что он просто не знает, не понимает ситуацию до конца.
— Знаешь, Поля… Як доживёшь до мого, то одразу й поймёшь, шо шисть, шо дванадцять, та хоть двадцять — це така шелуха та пыль… Головне, шо вы хочете разом буть, и жизнь у вас один в одного не отнимае. Це уже велике щастя. Дуже велике, й ценить його треба, пока есть. А ты мене якоюсь математикою тут решила попугать.
Чувствуя как в который раз за этот неожиданный разговор моя челюсть готова отвалиться прямо на вышитую льняную скатерть, я смотрю на Гордея Архиповича, которого считала образцом старорежимных ценностей, и не верю своим ушам. Какая-то странная, совсем не сочетавшаяся с его привычками широта взглядов.
— Шо, не думала, шо я на таке способен? — безошибочно читаешь мои мысли он. — Думала, схвачу тебе и спалю десь за сараем?
— Именно так и думала, — все ещё непослушными губами произношу я, чувствуя, что мне очень хочется пить. — А у вас водички не найдётся?
— Тю, мала, та ты шо, справди злякалась? — внимательнее приглядываясь ко мне, Гордей Архипович поднимается на ноги и, подходя к старинному шкафчику, достаёт из него стакан и наливает воды из графина, стоящего, конечно же, под искусно вывязанной салфеткой. — На пей. Пей, не бойся. Я тут кожного дня воду миняю й сам слижу, шоб порядок був. Ларочка дуже не любила, когда пылюка вокруг чи бардак якийсь. Пей, пей, кажу, там отравы немае.
И как только я, хоть немного расслабившись, позволяю себе подумать, хотя бы допустить намёк на то, что наша история разрешится без лишних драм и проблем, что мы на самом деле накрутили себя мыслями о том, что никто в семье Артура не примет нас как пару, как Гордей Архипович добавляет:
— Так шо одобрение свое я вам даю, можно сказать официально. Якшо в тебе намерения чисти й без подлянки — а подлянку я дуже не люблю, Поля… Але ты ж не така, не? Так от, якшо ты до Артура с открытою душою, як и он до тебя — то будьте разом й прекращайте оце по кущам ховаться! Серед девок моих, конечно шороху буде, ой, буде! Ну то ничого, я с ними поговорю, никто до вас мешаться не станет. Даже Тамара. Знаю я ее, неуёмна натура. То хай буде вам щастя, Полина. Мени главне, шоб онука не потерять, по соби знаю, на шо готовий заради той, кого любишь.
Неужели это все? Неужели это конец-развязка нашей с ним истории — такой неожиданно счастливый, когда сам глава рода встал на нашу строну? Я слишком хорошо знаю порядки в их семье, чтобы быть уверенной, что одно его слово способно переломить все несогласие и неприятие каждого человека из их буйного клана.
