И это значит… Значит, я нахожусь в самой дальней, пусть и самой маленькой из всех комнат, зато с прекрасной звукоизоляцией, где рядом с кроватью всегда стояла небольшая тахта, на которой я спала отдельно ото всех. В комнате младшей из сестёр, Алевтины.

В комнате, куда переселили новорожденного, едва Тамара Гордеевна вернулась с сыном из роддома, и квартира огласилась детскими воплями, у Наташки появились синяки под глазами и желание «удавить засранца», в котором она мне не раз признавалась. В комнате, которую отдали младшему, Артурке, а Алечка вскоре переехала к старшей сестре, которая долго вместе с ней не прожила и спустя год выскочила замуж.

Выходит… Я сплю в старой комнате Артура? Полина, ты уверена, что после этого, вообще, захочешь открывать глаза?

Но, как бы мне ни хотелось спрятаться или очутиться у себя дома, понимаю, что этот фокус не пройдёт. И что уже сейчас настырная реальность проникает в мой «домик», куда я глупо и по-детски спряталась, напоминая о себе тихим стуком в дверь.

По-прежнему не в силах заставить себя ни ответить, ни посмотреть на пространство вокруг, слышу негромкий скрип деревянного пола и осторожный голос:

— Теть По-оль? Ты как?

Громко и облегченно выдыхаю.

Эмелька. Самый лучший вариант. С ней я могу общаться легче всех остальных. У неё мне почему-то не стыдно узнать о том, как я сюда попала. Ведь последнее мое решение, принятое по трезвой памяти, было держаться как можно дальше от этого дома. И вот — кардинально противоположный результат.

Разворачиваюсь на звук легких шагов по скрипучему полу и открываю глаза. Лучше сейчас я буду смотреть на Эмельку, чем вокруг. Для этого мне нужно ещё собраться с силами.

Эмель стоит напротив, на фоне деревянной двери, на которой, по старинке, все ещё приклеен постер — и изображён на нем Роджер Федерер, поднимающий над головой очередную награду.

Офигеть. Вот так прямо сразу под дых, чтоб ты, Полина, не сомневалась, где находишься.

Уголки старого плаката слегка истрепаны, скотч кое-где отклеился и задирается вверх, но держится он исправно, видимо на силе любви бывшего обитателя этой комнаты к теннису.

Эмелька тут же ловит мой взгляд — кажется, он получатся слишком красноречивым, — и оглядываясь, понимающе кивает.

— Это дядино, какой-то Фредди Роджер. Уже много раз хотели снять, но такие скандалы были, жуть. Вот бабушка и разрешила, говорит, пусть будет.

Так, она улыбается… Значит, вчера я не успела наговорить ничего такого, из-за чего эта семья успела бы меня возненавидеть. Все пока что в рамках приличий и адекватности.

Пока что.

В руках у Эмельки стакан с подозрительным на вид напитком — ясно, какое-то антипохмельное зелье, которым Тамара Гордеевна всегда отпаивала дочь после особо тяжелых «учебных» дней. Теперь пришла моя очередь.

— Какой ещё Фредди? — говорю, стараясь не смеяться и глядя, как она подходит ко мне и садится рядом на кровати. — Я, Эмелька, знаю двух знаменитых Фредди — Меркьюри и Крюгера. И, можешь мне поверить, это — ни один из них.

— А-а, про Меркьюри и я смотрела кино, — соглашается Эмель и протягивает мне стакан. — Он женился на какой-то женщине, а потом на мужике и пел на стадионах. А потом умер от СПИДА. А этот же спортсмен, да. Или в фильмах каких-то спортсменов играл…

— Да не играл, Эмель, ну, ты что! Это же легендарный теннисист, самый крутой в мире! Даже я его знаю! А вы в одном доме выросли с человеком, у которого разряд по теннису, и не знаете Роджера Федерера!

— Ой, да ладно тебе, теть Поль…. Вот, возьми, выпей. Бабушка послала, поправить здоровье, — ее глаза по-прежнему смеются, из чего я делаю вывод, что вечер накануне выдался весёлым. — А насчёт всех этих спортсменов — так их столько, что всех не выучишь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Это не все, это легенда! — начинаю было спорить я, но отвлекаюсь на неожиданно чудодейственный вкус коктейля.

— Это дядя в них разбирается, никак его не попустит. Мама говорит, что из пацанячьих штанов не хочет вырастать. На жизнь этим теннисом все равно не заработаешь, у нас тут не Англия, чтобы короли с богачами приходили за деньги посмотреть, как ты играешь.

— Ну да, ну да, — делаю ещё несколько больших глотков, неприятно поражённая типично Наташкиными нотками в голосе Эмель, которые замечаю не в первый раз. — В Англию лучше Сэма Петрова отправить, да? Который в шестнадцать лет поступит в Кембридж, потому что такой умный и красивый. Вот это реалистично, это на каждом шагу встречается!

— Да ты чего, теть Поль, не злись… — Эмелька растерянно хлопает глазами. — Я ж ничего такого против не имею. Просто взрослые так говорят. А я так… просто…

— Взрослые много всякой херни говорят, Эмель, — стараясь сбавить обороты, говорю я. — Не стоит за ними слепо повторять. И, вообще…. извини, не сдержалась. Что-то меня реально несет с утра. Не обращай внимания.

— С утра, — в открытую смеётся Эмелька. — Двенадцать часов дня уже!

— Ну, для меня это обычное утро, — улыбаюсь я ей, параллельно зыркая глазами по сторонам поверх стенок бокала.

Пока что ничего крамольного, кроме постера Федерера, я не нахожу — обычная комната, в которой жили и живут подростки — письменный стол у окна сменили на стол компьютерный, на нем теперь стоит раскрытый ноутбук с изображением на десктопе корейского то ли певца, то ли певицы… Так, кто это из девочек тут угорает по кей-попу? Комнату после Алевтины и Артура точно заняла не Эмелька — уж вкусы той я знаю: западная и местная попса. Значит, здесь теперь живёт либо Злата, либо Радмила.

Мою мысль подтверждают учебники, оставшиеся на полках — сейчас летние каникулы, большинство книг сданы в библиотеку, дома остались только те, которые покупали за свой счёт: химия, физика и география за седьмой класс. Значит, Радмила, делаю вывод про себя и отпиваю ещё один глоток спасительного напитка, параллельно прислушиваясь к тому, о чем болтает Эмелька.

Лучше бы я этого не делала, потому что от следующего ее вопроса я громко фыркаю в стакан и щедро обдаю себя остатками антипохмельного коктейля.

— А откуда ты знаешь про дядин разряд? Тебе, наверное, дедушка об этом говорил, да? У нас только дедушка в этом разбирается и гордится до сих пор. А мы ничего не понимаем во всех этих наградах и званиях. Мне кажется, девочкам это, вообще, сложнее даётся. Вот как с футболом — пацаны как будто с садика в этом шарят, мне Дэн как начнёт рассказывать про все эти штрафные… пенальти… — вижу, как губы Эмельки дрожат в едва сдерживаемой улыбке, а пальцы смущенно комкают край длинной домашней футболки с Микки Маусом. Эмель выдаёт себя волнением, которое тяжело сдерживать, когда разговор заходит о мальчике, который нравится — и я хорошо понимаю её в этот момент.

Убираю от лица стакан и вытираю тыльной стороной руки пятна коктейля у себя со щёк под громкий смех Эмельки, которая, думает, что я просто поперхнулась, а не проговорилась, случайно сболтнув информацию об Артуре, которую не могла знать. Свой вопрос она, к счастью, тоже забывает, а, может, думает, что ответила на него, спихнув все на Бориса Олеговича.

— А Дэн у нас тоже ночевал, теть Поля, вот! — довольно сверкая глазами, она продолжает знакомить меня с новостями, в которые я начинаю понемногу припоминать.

— Да ты что? — говорю, наблюдая за тем, как на ее щеках проступают пятна румянца. — И твои разрешили? Нет, я понимаю, что вы же теперь вместе, да? Но прямо ночевать! У твоих очень широкие взгляды, — чувствую, как ответная улыбка расползается по моему лицу. Я очень рада за ребят. Хоть у кого-то в этой жизни должно быть все хорошо и безоблачно.

— Да ну, теть Поля! Скажешь тоже! Дэн в одной комнате с бабушкой и дедушкой спал, а меня мама сторожила! — посмеиваясь, Эмель на секунду пригибает голову, после чего снова ее поднимает и я прямо таки любуюсь ею. Первая юношеская влюблённость заставляет ее выглядеть как-то особенно и делает ещё более красивой. — А так да… Мы теперь встречаемся. Уже два… нет, три дня, если считать сегодняшний. Дэн сам предложил, представляешь? Сказал, что ты его убьешь, если он будет ко мне подкатывать просто так, поэтому типа… давай встречаться, Эмель, говорит, все равно ты мне три раза уже снилась, — она снова смущенно смеётся, и я ловлю себя на том, что тоже смеюсь вместе с ней.