Онемев от изумления, я смотрела на него — не сон ли это? Не бредит ли он, не обманывает ли меня мой слух?
— Тэйе, это так, теперь это так. Ещё до отъезда в Опет я начал отговаривать фараона от войны, ибо сейчас, когда восстанавливаются святилища богов по всей стране, им нужно золото, царское золото. Всех принесённых в последнее время жертв недостанет, чтобы обеспечить храмам достойное их существование, а ведь войско потребует много средств. Разве мог допустить это верховный жрец Амона-Ра?
— Но что же фараон?
— Фараон рвётся на войну, фараон хочет быть похожим на своего великого предка Джхутимеса. А все владыки Кемет, которые привыкали носить военный шлем, постепенно отходили от храмов, переставали снабжать их золотом, приносить жертвы... Так повелось издавна, Тэйе, так может случиться и на этот раз. Но это не самое опасное, нет... Тутанхамон восстановил храмы по всей стране, он щедро одарил их, он не обидит их и в том случае, если взойдёт на боевую колесницу. К тому же не очень он похож на воина, слишком изящен и хрупок для этого. Дело в том, что, если Хоремхеб отправится на войну с хатти и победит, уже никто не сможет помешать ему быть единственной рукой фараона. И все мои заслуги, весь мой опыт ничего не будут значить, Тэйе, перед словом полководца-победителя.
— Так не допусти этого!
— Как?
— Будь откровенен с фараоном. Всё расскажи ему, всё поведай о кознях Хоремхеба. Тутанхамон поверит тебе, ведь он любит тебя...
— Кто-то рассказал ему, Тэйе, о деле с немху, о гибели Кийи. Не думаю, что Хоремхеб, он и сам не был чист, но кто, догадаться не могу. Если только Кийа рассказала обо всём своему любовнику, царевичу Джхутимесу... Теперь же, если откроются мои дела с царём Хатти, меня ничто не спасёт. Конечно, Тутанхамон не прикажет утопить меня в водах Хапи, но удалить от себя, даже отправить в изгнание — кто помешает ему сделать это? Я не хотел бы, чтобы этим увенчалась моя многолетняя служба. Но силки слишком крепкие, Тэйе, мне из них не вырваться...
— Даже тебе, Эйе?
— Даже мне. Это послание жжёт мне руки, вернее всего было бы его уничтожить, но может случиться так, что мне придётся прибегнуть к помощи царя Хатти. Если наступит такое время, когда Хоремхеб будет единственным советником фараона...
— Но фараон никогда не допустит твоей гибели.
— Даже если его уверят в моём предательстве?
Я замолчала, ибо в его словах была горькая истина. Не начни он так рано разговоров о ненужности войны с хатти, не получи он этого послания Супиллулиумы, всё было бы иначе. Но кто же теперь докажет фараону, что Эйе беспокоится о храмах, а вовсе не о благополучии царства Хатти? И я почувствовала своё бессилие, ибо будущее представилось мне мрачным лабиринтом, в котором каждый закоулок грозил гибелью. «Неужели мы заслужили это, — подумала я, — о боги, неужели заслужили?»
— Если ты позволишь мне, я попробую Действовать через царицу. Она юна и очень наивна, но тем легче будет направить её мысли в нужное русло.
Эйе невесело усмехнулся.
— Анхесенпаамон? Она не имеет никакого влияния на фараона, она только нежный цветок, обвившийся вокруг его сердца. К тому же она беременна, все её мысли заключены только в этом. Это не поможет, Тэйе, может только навредить. Ты знаешь её лучше, чем я, ты должна это понимать.
— Когда человек тонет, Эйе, он хватается за стебель лотоса, веря, что тот удержит его на поверхности. Если я сумею убедить Анхесенпаамон в том, что война грозит жизни прежде всего её мужа, который собирается лично участвовать в сражениях...
— Испугать её судьбой Секененра[144]? Вряд ли это поможет. Войну она видит такой, как её изображают на каменных плитах, к тому же твёрдо верит, что её муж находится под особым покровительством богов...
— А разве это не так?
— Боги благодарны Тутанхамону, больше того — ему благодарны их служители... — Эйе улыбнулся, впервые за время нашего нелёгкого разговора. — Но это наивно — полагаться на юную девочку. Что она знает о хатти? Только то, что, быть может, рассказывал ей Туту, с которым она так сблизилась в последнее время. Кое-что узнала от Раннабу, кое-что от Мернепта... Она не знает, что боевой топор хатти летит на десять локтей и пробивает окованные медью и золотом борта колесниц. Нет, девочка не поможет... И фараон уже не будет слушать ни тебя, ни меня. Он преисполнен решимости выполнить свои обязательства по отношению к царю Митанни, тут, должно быть, не обошлось без царевны-митаннийки и Джхутимеса. Это правда, и его дед, и Джхутимес III поступили бы так же, об Эхнатоне я не говорю — что интересовало его, кроме Атона, если он допускал гибель даже своих соотечественников? Тутанхамон благороден, и в его благородстве таится моя гибель. Никогда ещё я не чувствовал себя так безнадёжно запутавшимся, таким беспомощным, и ты не привыкла видеть меня таким, Тэйе. И нет никого, кто мог бы спасти меня, теперь это не под силу даже богам. Доверие фараона ко мне подорвано, и я виноват в этом не меньше, чем Хоремхеб, потому что связался с ним, потому что связался с проклятой Кийей. Но знаешь ли, что меня ещё тревожит, Тэйе? Супиллулиума хитёр, он может попытаться найти и других, более сговорчивых. Если это окажется хитрый и умный человек, тогда царь хатти может рассчитывать на победу. Если кто-то уберёт с пути Хоремхеба, Супиллулиума может спокойно спать в своей Хаттусе, ибо в Кемет больше нет военачальника, способного победить хатти. И я боюсь, Тэйе, что пожелаю ему успеха...
— Но ведь это грозит гибелью Кемет!
Странная улыбка появилась на губах Эйе, такая странная, что она неприятно поразила меня, и я даже опустила глаза, чтобы не видеть его внезапно изменившегося лица.
— А почему бы и нет, Тэйе? Если меня хотят утопить, если я могу лишиться сразу всего, почему бы не избавиться от врага? Кто бы это ни был, я буду бороться с рукой, схватившей меня за горло...
— Даже если это будет рука фараона?
Мне стало страшно, когда с губ моих сорвался этот вопрос, прямой и жестокий. Лучше, чем кто-либо, я знала, как Эйе любит фараона, как он привязан к нему, точно к родному сыну. Так давно повелось — оба мы считали царственных детей своими детьми. И я не удивилась, когда Эйе сказал резко:
— На такие вопросы не отвечают, Тэйе. Никогда не отвечают! И никто не имеет права задавать их. Никто, слышишь? Тем более мне. Я присутствовал при смерти Аменхотепа III, Эхнатона, Хефер-нефру-атона. Хвала богам, Тутанхамон слишком юн, чтобы я мог пережить его. Но я хочу окончить свои дни как великий чати, имя которого долго будет помнить Кемет...
— Всегда будет помнить, Эйе!
Он улыбнулся моей горячности.
— Знаю, что мне ещё придётся вступить в борьбу с Хоремхебом. И, пожалуй, дело всё-таки не в нём. Кроме него, есть и другие военачальники, поумнее его и уж во всяком случае не трусливее — тот же царевич Джхутимес! Дело в том, что последнее слово должен произнести фараон, и никто, кроме него. Вот здесь Супиллулиуме будет не легче, чем мне.
— Если ты не смог отговорить фараона от войны, то как сумеет сделать это царь Хатти?
— Хитростью. Коварством. Не силой, конечно, ибо молодой Тутанхамон не терпит, когда пытаются действовать силой против решений Великого Дома. И всё-таки тревожно, Тэйе.
— Я не отдам тебя! Я всё сделаю, что смогу. И погибнем мы вместе, если такова будет воля богов... Неужели великий Амон-Ра допустит гибель своего верховного жреца?
Он улыбнулся и ласково погладил меня по руке, и пальцы его были сухи и горячи, как будто сжигал их внутренний огонь, как бывало в иные дни, самые горькие и опасные. И в который раз я поняла, что разделю с этим человеком всю его судьбу, всю, какова бы она ни была — от небывалого взлёта до сокрушительного падения.
— Ты меня любишь, Тэйе, слишком любишь. Мы мало бывали друг с другом, много наших дней поглотили тревоги и печали, нередко чужие. Но так уж повелось... Вот даже ты поверила, что я способен предать молодого фараона. Что же говорить о других?
