— По-твоему, я могу испытывать ревность или рассердиться, если он вдруг даст мне понять, что я хуже управляю страной, чем вечноживущий Эхнатон? Ты прекрасно знаешь, что этого не будет. Когда вернёмся из Опета, может быть, я и обращусь к нему.

— Сколько времени ты намерен оставаться в Опете, мой лучезарный господин?

— Придётся пробыть до конца времени ахет. Жители Опета обижены тем, что я редко бываю в южной столице. Да и мне хочется отдохнуть, побыть вдали от всех этих дел. Тебя это не огорчает, любимая?

— Я рада, господин. Я так давно не виделась с Меритатон...

— У вас будет достаточно времени для разговоров, — улыбнулся Тутанхамон. — Многое нужно сделать в Опете. Мы везём с собой новые прекрасные статуи Амона, отлитые из золота, и много прекрасных даров его храмам. К тому же, надеюсь, военная добыча тоже будет неплохой...

— Разве ты собираешься на войну, мой возлюбленный господин?

— После, — небрежно отмахнулся он, — скажу после, когда мы вернёмся в Мен-Нофер. Не тревожься заранее ни о чём, моя маленькая царица, не тревожься, не печалься. Подумай лучше о празднике богини, о том, как будешь смотреть на мой танец перед её статуей, украшенной цветами... Ты, ты для меня — Хатхор, владычица любви и радости! — И он поцеловал меня с истинной нежностью, и моё сердце возликовало, ибо я уже чувствовала приближение Золотой. Мне казалось теперь, что ничего плохого не может случиться под лучезарным взглядом владычицы радости, под её благословляющей рукой. Вот придёт время, и я услышу голосок сына, увижу, как тянутся ко мне его ручонки, вот придёт время, и нальётся молоком моя грудь, и тело моё ощутит прилив животворной силы, той самой, о которой говорила мне Тэйе. Словно в ответ на мои мысли, рука Тутанхамона нежно коснулась моей груди, погладила её. Как любила я эти руки, ласкающие меня, как тосковала по ним, как редко ласка их безраздельно принадлежала мне! Мы были очень молоды, и впереди было ещё много дней и ночей любви, но мне казалось, что я уже живу на свете долго-долго, так велика была порой охватывающая меня печаль.

— Как давно ты почувствовала, Анхесенпаамон?

— Месяц тому назад, мой божественный господин. И мне так тревожно стало и хорошо...

— А теперь хорошо?

— Хорошо, когда ты со мной, любимый.

Он улыбнулся и снова поцеловал меня, и я закрыла глаза, отдаваясь моему блаженному счастью. Что сделал он со мной? Солнце, золотое солнце поселил он в моей груди, похитив моё сердце.

— Что говорят жрецы-врачеватели и Тэйе?

— Говорят, что всё хорошо, но запрещают утомляться и много двигаться. Жрецы ещё дают пить травы, укрепляющие плод.

— Береги себя и его, моя возлюбленная. Береги! — Тутанхамон приподнялся, сел рядом со мной, скрестив ноги. — Буду на руках тебя носить, только на руках! Если уеду, поручу тебя заботам Раннабу и Мернепта. Кстати, знаешь, что недавно удалось мне получить гороскоп, давно обещанный мудрейшим из звездочётов Раннабу?

— Он так долго его делал?

— Поспешность он считает признаком недостатка величайшего из благ — мудрости. И я с ним согласен, хотя и выговорил ему за то, что, вопреки своему обещанию, он не принёс мне гороскопа ни на девятый, ни на девяносто девятый день после того, как обещал. Но теперь всё-таки принёс...

— И что же в нём, мой божественный господин?

— Многое. Есть обещание великих дел, если спокойно и мирно окончится шестой год моего царствования. Тут слова Раннабу были очень туманны, но одно я понял: если всё будет хорошо в этот год, царствовать буду долго и проживу сто десять лет. Самое грозное испытание — это, должно быть, война. Может быть, буду ранен, а выздоровев, стану называться великим воителем? Раны я не боюсь. Жрецы говорят, что здоровье у меня крепкое, хотя по виду и не скажешь. Всё есть для того, чтобы прожить сто десять лет! — Он засмеялся и крепко сжал кулак, показывая мне его силу. — Буду участвовать в сражениях, стану силён, как Хоремхеб. И сильнее Хоремхеба!

Я тоже рассмеялась, мне была приятна его весёлость.

— И мне предстоит великое в этом году, господин. Пусть я только слабая женщина, маленькая и хрупкая, а ведь именно такие становятся матерями могучих воинов. Вот как мать Хоремхеба или мать Кенна, госпожа Ренпет-нефр-эт. Как жаль Кенна!

— Очень жаль, Анхесенпаамон. В новой войне он бы очень мне пригодился...

Он замолчал, и я подумала, что он вспомнил о смерти Кенна в лагере близ Шарухена или о своей новой наложнице Бенамут, которая так и не стала женой отважного военачальника. Я почти не испытывала ревности, разве что чуть-чуть. Кто же может занять моё место в сердце Тутанхамона? Я была не только великой, но и любимой госпожой.

— Будем помогать звёздам, Анхесенпаамон. Мне нужно хорошо всё подготовить, а тебе — беречь нашего ребёнка. Если родится в день великой битвы, сам, может быть, станет великим воителем.

— А если родится девочка? — засмеялась я. — Будем растить красавицу в жёны царскому сыну хатти?

Тутанхамон вдруг стал серьёзен, улыбка и свет радости мгновенно исчезли с его лица.

— Нет, — сказал он, — теперь — нет.

Как шумела толпа, как она блистала золотыми украшениями и разноцветными брызгами цветов, как она ликовала при виде фараона, исполняющего ритуальный танец перед золотой статуей Владычицы Радости! И я смотрела с восхищением, не в силах отвести глаз от стройной фигуры моего возлюбленного, от его плавных и гибких движений, от ожерелий из цветов, которые так красиво ниспадали на его обнажённую грудь. Когда фараон окончил свой танец, толпа разразилась неистовыми криками восторга, воздавая хвалу богине и её верному служителю, почитающему её, и волны этих криков достигали самых отдалённых помещений храма, где жрецы в праздничных облачениях и красивые жрицы возжигали благовонные курения перед изображениями богини. Кемет любила своего фараона, любила и радовалась ему, и моё сердце ликовало при виде проявлений этой любви, искренней, какой только и может быть любовь народа. Вот фараон совершил жертвоприношение Золотой, вот улыбнулся, возлагая к ногам богини ожерелья из цветов, вот взял в руку серебряный систр и передал его мне, и его рука ласково коснулась моей руки. Жрецы вновь надели на фараона его пышное церемониальное облачение, и он опустился на свой золотой трон на возвышении. Вот начались танцы жриц богини Хатхор, вот весь народ начал подхлопывать танцу, вот весело, звонко запели флейты, зазвенели систры, застучали барабаны. И под ярким голубым небом и благодатным золотым солнцем запела, заиграла и пустилась в пляс вся Кемет, почитающая богиню, несущую свет и радость. У наших ног разлились бушующие разноцветные волны, и смотреть на них было весело, и руки сами собой тянулись подхлопывать танцам, и ноги! невольно притоптывали в такт звучащей музыке. Я поймала на себе взгляд мужа, нежный и радостный, и поняла, что он подумал о том же, о чём и я: богиня Хатхор не допустит, чтобы свершилось злое, богиня Хатхор, конечно, благословит рождение ребёнка...

После вечерней трапезы мы с Меритатон удалились в сад, в узорчатую беседку, увитую плющом и виноградом, удалились от всех, чтобы насладиться видом друг друга и беседой. Меритатон сильно изменилась в последнее время, глаза её казались огромными и какими-то потерянными на исхудавшем, бледном лице, а горькая складка у рта обозначилась ещё резче. Мне было грустно наблюдать эти перемены, ибо я помнила сестру жизнерадостной и прелестной, расцветающей от каждого взгляда Хефер-нефру-атона. Долгое время мы сидели молча, лишь гладя руки друг друга, потом сестра тихо сказала:

— Я рада видеть тебя счастливой, Анхесенпаатон. Твои глаза сияют, это глаза любящей и любимой. И я от всего сердца желаю тебе счастья, ибо если мне оно не дано, ты должна обнять меня своим. И ещё я рада, что ты как будто всё поняла и уже не страдаешь от того, что Тутанхамон не может проводить с тобой слишком много времени...