— Мне всё известно, Хоремхеб, и мне было бы трудно удержаться от того, чтобы не выразить тебе своё удивление. Неужели тебе так приглянулась дочь скульптора, что из-за неё ты готов был пожертвовать своим положением? Поистине, этот шаг был безумен, дорогой Хоремхеб, и благодари богов, что всё это кончилось хорошо...

— Для меня ещё не кончилось.

— Хорошо для Хесира, хорошо для Бенамут, хорошо для фараона, на ложе которого оказалась красивая, любящая его девушка. Он провёл у неё четыре ночи подряд, такого давно не бывало! И для тебя всё окончится хорошо, если только ты будешь благоразумен.

— Благоразумие принадлежит тебе, Эйе.

— Оно может стать и твоим достоянием, если ты будешь внимательно слушать меня и ещё понимать, что я скажу. Кстати, из-за этой девушки Бенамут ты невзлюбил Кенна и попытался поссорить его с Небутенефом? А ведь Кенна когда-то очень любил тебя. Жаль, что он погиб, он был благородный человек, хорошей крови. Как это случилось, ты видел?

— Я был рядом с ним, когда хананейская стрела вонзилась в его горло. И я ей не помогал, Эйе, если ты это хочешь узнать.

— Зачем же так грубо? Ссора из-за женщины... Никакая женщина не стоит того, чтобы из-за неё предавать смерти одного из лучших военачальников. Ты же не так глуп, Хоремхеб.

Когда-то у тебя не вышло с Кийей, теперь... Женщины могут тебя погубить, Хоремхеб. Особенно царские наложницы...

— Ты пришёл говорить со мной о царских наложницах?

Эйе деланно рассмеялся.

— Конечно, нет! Да и не хочу говорить о том, что доставило тебе много неприятностей и навлекло на тебя гнев фараона. Он просто опьянён дочерью скульптора, он пылает. В его возрасте это так понятно...

— Что же, это не разговор о царских наложницах, досточтимый чати?

— Нет, нет! — Эйе, всё ещё посмеиваясь, сделал отрицательный жест рукой и вдруг умолк, резко оборвал смех, как будто стёр его со своих уст. — Оставим царское ложе, поговорим о царском троне. Чего мы с тобой добились? Ничего. Немху остались на своих местах, многие из них, например Маи и Миннехт, занимают высокое положение, ещё более почётное, чем при Эхнатоне.

— И твоя выдумка — с Кийей — не удалась.

Мне было приятно иногда говорить ему вещи, которые вряд ли были усладой для его слуха. Но, как всегда, лицо его осталось невозмутимым.

— Никто не мог ожидать, что мальчик останется таким твёрдым в своих решениях, Хоремхеб. Вспомни, ты сам когда-то считал его неспособным не только принимать решения, но даже сохранять необходимый владыке вид.

Я молча проглотил колкий ответ чати.

— Кийа должна была уйти, Кийа плохо исполнила то, что должна была исполнить. Она вызвала подозрения фараона, может быть, открыла тайну кому-то, кто донёс её до слуха Тутанхамона. Но он слишком умён, чтобы произносить моё имя, даже если оно сорвалось с уст Кийи. И всё равно это неприятно. Но дело не в этом, достойный Хоремхеб, совсем не в этом. Пусть нам не удалось уничтожить немху, все права старой знати восстановлены, храмы открыты, богам приносят богатые жертвы...

— Богам, да, в том числе и Атону.

Глаза Эйе злобно сверкнули — на этот раз мне удалось вывести его из равновесия.

— Это так, Хоремхеб, но ни ты, ни я ничего не смогли сделать, вина лежит равно на нас обоих, и нам нет смысла задирать нос друг перед другом.

— Воистину, Эйе.

— Оставим пустые препирательства. Не всё вышло так, как мы хотели...

— Вернее: ничего не вышло, досточтимый Эйе.

— Сдержи своё сердце, мы были и останемся союзниками, верными друзьями молодого фараона. Так ведь?

— Чего ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты помог мне.

— В чём же?

— Нельзя допустить, чтобы в каждом степате правители вели счёт времени по годам своего правления, как было в давние времена. Нужно, чтобы все чувствовали крепость мышцы фараона...

— Если можешь, выражайся яснее — я воин, я не привык к обходным тропам.

— Скажу прямо: Хоремхеб, мы должны усмирить местную знать, должны показать, что она ничто перед людьми золотой крови Опета. Я сказал достаточно ясно?

Он смотрел прямо мне в лицо, насмешливо, вызывающе. Клянусь всеми богами Кемет, если бы у меня висели на бедре ножны, моя рука схватилась бы за меч.

— Ты мне говоришь это? Мне, Эйе? Зная, что сам я происхожу из местной знати города Хутнисут, что мой отец был начальником служителей бога в этом городе? Ты или безумец, или смеёшься надо мной!

— Не смеюсь, Хоремхеб. Ты построил себе гробницу здесь, в Мен-Нофере, а не в своём родном городе Хутнисут. И ты принадлежишь теперь к знати Мен-Нофера больше, чем к той, откуда ты родом.

Кровь вскипела в моих жилах, и я вынужден был встать и пройтись по комнате, чтобы немного успокоиться. Хорошо было бы выпить немного вина, но я не захотел угощать им Эйе и теперь страдал от этого сам. Эйе спокойно сидел в своём кресле, он даже не стал следить за мной взглядом.

— Значит, так, досточтимый Эйе? Сначала ты хотел взять власть над фараоном, держать его в узде, заставлять его делать то, что ты хочешь. Что угодно тебе. Ты и со мной хотел сделать то же самое, но тебе не удалось покорить ни меня, ни фараона. Потом ты захотел расправиться с немху, тебе и это не удалось. Теперь хочешь отвоевать то, что ещё осталось, подчинить себе знать степатов? Остановись, великий чати! Иначе легко будет подумать, что ты сам помышляешь о власти!

— Молчи, Хоремхеб!

Вот теперь я увидел истинного Эйе — рассвирепевшего, с горящими глазами, в которых читалась одна только беспредельная злоба. Он встал и, резко отодвинув кресло, сказал очень раздельно и чётко:

— Никто ещё не осмеливался упрекнуть Эйе в том, что он замышляет недоброе против Великого Дома. Ты это сказал, и слова твои не унесены ветром в Ливийскую пустыню. Берегись, Хоремхеб, ты ошибся, ты сделал то, чего не нужно было делать. Оставайся же в благоденствии и процветании, пока... Прощай, я ухожу.

Он медлил, словно ожидая, что я брошусь за ним и повергну к его стопам своё раскаяние. Но он плохо знал Хоремхеба, хотя и думал, что знает его слишком хорошо. Это и заставило его сделать ложный шаг, слишком неосторожный и поспешный. Что могло его так встревожить? Что ещё задумал сделать молодой Тутанхамон?

Царевич Джхутимес пришёл ко мне, лицо его было затемнено тревогой. Я всегда знал, как вести себя с ним, но сегодня увидел его незнакомым, непривычным. С тех пор как он лишился своей возлюбленной Кийи, он редко показывался на людях и, как мне показалось, в сражении при Шарухене искал смерти. Глупец, он не знал того, что смерть никогда не приходит к тому, кто зовёт её, что в этом она подобна женщине, чья любовь слишком дорого стоит, и потому я привык смотреть на него снисходительно, хотя он и был царского рода. Его я встретил иначе, чем Эйе, он не мог причинить мне особых неприятностей, хотя и пришёл с явным намерением начать со мной какой-то разговор. Но начать он долго не мог, и мне приходилось только догадываться, что привело его ко мне в дни моей немилости, да ещё с каким-то разговором. Наконец я спросил его прямо:

— Мы давно стали друзьями, Джхутимес, и слишком многое пережили вместе, чтобы вести друг с другом тайные игры, подобно нечестивым жителям Сати. Что тебе нужно? Что тебя привело ко мне? Ты же знаешь, его величество мною недоволен...

Джхутимес вздрогнул, как будто мои слова вывели его из глубокой задумчивости или содержали в себе страшный для него смысл. Он опустил недопитую чашу с вином, и к своему удивлению я увидел в его глазах слёзы, которые воину нечасто приходится видеть на глазах воина. В его слезах отражались огоньки светильников, и от этого глаза казались излучающими свет.

— Хоремхеб, ты всегда был мне другом, моё сердце открыто для тебя, и хотя ты не любил мою Кийю, я прощал тебе то, что в любом другом счёл бы непростительным преступлением. Хоремхеб, она удалилась от меня на поля Налу, я знаю это, хотя многие считают, что её сердце стало добычей чудовища Амт[142]. Но нет, я этому не верю! Кто осмелился поднять на неё руку? Какой человек, какой бог?