— Ты меня совсем не слушаешь, великая госпожа, — с обидой сказала Тэйе, прерывая свой рассказ. — А ведь ты сама просила рассказать тебе красивую сказку... Прикажешь позвать музыкантов?

— Нет, не нужно, Тэйе. Скажи, больно это, когда ребёнок сосёт молоко из твоей груди?

— Даже если больно, эта боль сладка, моя лучезарная госпожа. Эта боль освежает и молодит тело женщины, питает его животворными соками. Молоко всё прибывает и прибывает к груди, и ты вся наполняешься молодой животворной силой.

— Как отрадно слушать тебя! Скажи, как ты думаешь, у меня родится мальчик?

— Только мальчик, моя божественная госпожа. Есть такие признаки, которые помогают определить пол ребёнка. Ты подаришь его величеству сына, хорошего, здорового сына, а потом будешь приносить ему и сыновей и дочерей, потому что мужчины часто очень любят девочек, и божественный господин будет радоваться щедрости твоего чрева.

— Он говорил о том, что свою дочь выдал бы замуж за царского сына хатти, чтобы укрепить союз с этим государством. Не страшно ли отдавать дочь Кемет на чужбину? Мне кажется, я бы не смогла жить вдали от Хапи, вдали от великих пирамид.

— Все тоскуют по родине, божественная госпожа. Разве не снится Евфрат митаннийской царевне? Или цветущие оазисы кочевнице-арамейке? Но так заведено, что женщина должна исполнять волю мужчины. Могла ли Исида ослушаться повелений Осириса или Мут — приказаний великого Амона[134]?

— Мне самой кажется невероятным, что можно ослушаться мужа. Скажи, ты всегда была послушна Эйе, всегда исполняла его желания?

Она посмотрела на меня со странной твёрдостью, показавшейся мне холодной, как блеск обнажённого меча.

— Всегда, моя госпожа.

— Даже когда желания его сердца не совпадали с твоими?

— Даже тогда, великая госпожа. Только в этом залог любви....

— Так говорила когда-то и Меритатон. Значит, это правда. Но я боюсь, Тэйе, что мало могу помочь моему господину.

— Главное — не препятствовать ему, моя лучезарная госпожа. Женщина должна много выслушивать и мало говорить. Говорить только тогда, когда муж тебе прикажет.

— Вот ты со мной говоришь о переезде в Опет только потому, что Эйе приказал тебе?

Кормилица отвела глаза, и я ничего не могла прочесть на её некрасивом сморщенном лице. Я почти пожалела, что задала ей этот вопрос, и хотела перевести разговор на другое, но меня испугало ощущение тяжести и лёгкой боли, которое было новым, незнакомым мне. Тэйе с тревогой взглянула на меня, заметив, должно быть, что я поморщилась от боли.

— Что с тобой, великая госпожа? Не прикажешь ли позвать врачевателей?

— Нет-нет, Тэйе, это сейчас пройдёт... Скажи, что мне ещё нужно делать, чтобы ребёнок родился здоровым?

— Не предаваться напрасным беспокойствам, моя госпожа, не утомляться, молиться великим богам. Всё, что ранит тебя, может ранить и твоё дитя.

— И грусть?

— И грустить не надо, моя божественная госпожа. Думай о хорошем, только о хорошем. Родится мальчик, похожий на своего отца, и глаза его будут излучать свет солнца, и сердца ваши будут радостны и спокойны, ибо в рождении наследника заключён могучий залог власти царского дома. Но ты не будешь думать об этом, ты будешь только радоваться, прижимая его к своему сердцу и лаская его. Божественный фараон склонится над колыбелью и, улыбаясь, скажет: «Вот госпожа моя подарила мне сына, отраду сердца моего, ликование моего Ба». И ты будешь подобием Золотой, когда услышишь эти слова.

Я многое ещё хотела спросить у неё, но вдруг увидела моего господина, который шёл ко мне так быстро, словно за ним гналось злобное воинство Сетха. Он был бледен, глаза его странно сверкали. Тэйе вскочила и распростёрлась перед фараоном, но он как будто не заметил её. Нетерпеливым движением руки он велел удалиться носителям опахала, прислужницам и телохранителям, особенно нетерпеливо отослал старую кормилицу. Я хотела подняться навстречу ему, но он остановил меня и сам опустился на колени рядом со мной. И вдруг прижался к моему животу, обхватил меня руками, и я с ужасом почувствовала, что плечи его сотрясаются от безмолвных рыданий. Потрясённая, я прижала его голову к своей груди, склонилась над ним, ещё не зная, что произошло, но уже чувствуя страх и смутный трепет от того, что столь явным было его горе. Я ждала, пока он заговорит, ждала, пока тайна его горя станет моей, и он постепенно успокоился. Когда он поднял голову, глаза его были тверды и сухи.

— Анхесенпаамон, — сказал он глуховатым, голосом, не похожим на обычный, — в Мен-Нофере происходит что-то страшное, мир рушится, мне кажется, что я погибну под его обломками, если только никто мне не объяснит, что происходит... Смотри, внимательно смотри, не думай, что это сон! — Он развернул передо мной свиток папируса, который до сих пор был у него за поясом, и я увидела нечто страшное, то, чему нельзя было поверить. То были слова клятвы людей, вступивших в заговор ради свержения с престола его величества Небхепрура Тутанхамона, и под ней стояли печати многих людей, которые были мне знакомы. Среди них были придворные и военачальники, люди разного возраста и занимавшие разные должности, но их объединяло одно: все они были из тех, кого называли сиротами Эхнатона, все они принадлежали к новой знати. Кровь бросилась мне в лицо, я не верила своим глазам, но это не было сном, хотя знаки и расплывались перед моим взором, всё это происходило наяву, и я подняла изумлённый взгляд на моего господина.

— Видишь? Те люди, которых я не преследовал, которым позволил остаться при своих должностях, которых приблизил к себе... О боги! — Он закрыл рукою глаза, губы его дрожали. — Значит, Эйе был прав, значит, немху нельзя доверять! Этих людей немного, но кто поручится, что за их спинами не стоят сотни других? Кого они хотели возвести на трон, уж не Джхутимеса ли? Я был глупцом, когда не слушал советов Эйе и Хоремхеба, и вот приходит расплата, но какая страшная, о боги, какая страшная! Значит, нельзя доверять людям, значит, они могут отплатить тебе чёрной неблагодарностью за все твои благодеяния, которыми ты осыпал их, быть может, в ущерб другим, более достойным!

Дрожь била его тело, губы его побелели, я впервые видела его таким. Папирус всё ещё был в моих руках, и он жёг мои руки, как раскалённый меч.

— Кто мог подумать, что враг окажется другом, что женщина, которую ты презирал, станет спасительницей твоего трона? Ты знаешь, госпожа, кто принёс мне этот свиток? Кийа! Да, Кийа, которую я изгнал из Ахетатона, которую проклял, как ядовитую змею...

— Кийа?! — Не в силах поверить своему слуху, потрясённая, я выронила свиток, он упал с лёгким шелестом на мои колени. Я смотрела на моего господина, всё ещё не понимая. — Кийа? Та самая Кийа? И ты можешь доверять ей, господин?

— Могу не доверять ей, но не доверять этим печатям... — Он указал на печати, хорошо знакомые нам обоим. — В награду она просит только прощение, только разрешение жить без страха, не опасаясь за свою судьбу. Я сделаю больше, награжу её щедро, пусть выходит замуж за Джхутимеса, ведь он давно любит её, пусть остаётся в Мен-Нофере, и я...

— Господин, откуда у неё этот свиток?

— Она сказала, что заговорщики решили прикрыться её именем и для этого даже перевезли её из отдалённого степата в Мен-Нофер. Ведь она обижена больше всех, она вправе таить зло...

— Она?! Она, повинная в страданиях моей матери, повинная в бедах Кемет! — Слёзы горячим потоком хлынули из моих глаз, потекли по щекам, обжигая их. Горе разрывало моё сердце, мне казалось, что тьма покрыла землю, и я плакала всё сильнее и сильнее. — Кийа, принёсшая столько несчастий нашей семье, не может быть спасительницей, скорее она сама главная заговорщица, злодейка, изменница, прикрывшаяся личиной доброго друга! Как можно ей верить, как можно верить тому, кто предал доверявших ему?!

— Моя госпожа, успокойся, это может повредить тебе...

— Не верь, господин, не верь ни ей, ни этому свитку! — Слова, горькие и злые, вырывались из моей груди вместе с хриплыми стонами, они должны были вырваться, иначе они задушили бы меня. — Прикажи позвать всех, кто поименован в этом свитке, допроси их, добейся от них правды, но не делай того, чего хочет Кийа, враг нашей семьи, несущий только зло!