— Яхмес, — сказал фараон, — я буду спрашивать тебя о вещах, касающихся не только тебя, и ты должен помнить, что фараону не говорят неправды. Скажи мне, много в Кемет людей, подобных тебе, возвеличенных из праха вечноживущим Эхнатоном?

— Много... очень много, твоё величество.

— Помыслы и желания сердца сходны у них?

— Все мы хотим служить твоему величеству, — осмелев, сказал Яхмес.

— Разве ты можешь поручиться за всех?

— Поручусь!

Его величество улыбнулся, и Яхмес в смущении опустил голову.

— Поручусь, — повторил он.

— Я не намерен обижать немху. Оставайтесь и служите мне так же верно, как служили вы вечноживущему Эхнатону. Ваши дома и ваши имущества будут принадлежать вам, и если вы заслужите это, вы станете людьми наградного золота, как это было при вечноживущем Эхнатоне. Но запомни, Яхмес: не стоит кичиться своим низким происхождением...

Яхмес всё стоял, опустив голову, опустив руки вдоль туловища, и казалось, что ему очень трудно понимать смысл речей его величества. Я подумала, что только такими руками, крепкими и не слишком умными, мог быть построен город среди пустыни.

— Ещё скажи мне, Яхмес: чего вы боитесь?

Яхмес почти в испуге взглянул на фараона, рука его нервно поползла по широкой груди, начала судорожно теребить подвески очень дорогого и не слишком красивого ожерелья.

— Как понимать тебя, твоё величество?

— А разве я сказал недостаточно ясно? Я спросил тебя: чего боитесь вы, немху?

— Как все люди, твоё величество — смерти...

Даже я не могла скрыть улыбки.

— А ещё?

— Болезней, тяжких болезней, твоё величество...

— Можешь не говорить об ядовитых змеях, скорпионах и животных пустыни! Говори, что есть на свете такое, чего боятся немху и не боятся остальные?

Лицо Яхмеса выразило мучительное напряжение, оно даже побагровело, но ничего вразумительного не сорвалось с его уст.

— Яхмес, я спрашиваю: чего боятся немху?

Яхмес наконец понял, чего от него требуют, и выдохнул с облегчением и почти радостно:

— Разорения, твоё величество.

— Это главное?

— Я скажу за себя: да, твоё величество. Многие друзья мои думают так же... Они боятся, что у них отберут золото.

— А если я обещаю, что не отберут, я могу рассчитывать на их верность?

— Да, твоё величество! Многим хочется продолжать службу у фараона, очень многим...

— Отрадно слышать.

Его величество отпустил Яхмеса, и тот, пятясь и вздыхая с явным облегчением, покинул Зал Приёмов. У нас хватило сил только на то, чтобы сохранить величественность и неподвижность позы до тех пор, пока не затворились высокие резные двери. Потом мы взглянули друг на друга и рассмеялись, и слуги смотрели на нас изумлённо, не понимая причины нашего веселья. Мне казалось, что муж не принял всерьёз слова недалёкого и испуганного немху, но он вдруг сказал, обрывая смех:

— По одному человеку нельзя судить обо всех, но кое в чём этот Яхмес похож на всех немху. Попробую поговорить ещё с другими, может быть, мне удастся добраться до истины. Эти люди уже слишком сильны, слишком... Неужели этого не понимает Эйе?

Я вспомнила обо всём этом, когда увидела в праздничной толпе лицо Яхмеса, довольное и ничуть не казавшееся испуганным или встревоженным. Вот он стоит — немху во всём цвету, немху из немху. И золотые украшения на нём блестят, как огонь, зажжённый лучами царственного Солнца.

Процессия двинулась к храму Амона на севере столицы. И я была рядом с моим повелителем, моя рука лежала в его руке. Цветы устилали нам дорогу, окутывали нас благоухающим облаком. Вот мы прибыли к воротам храма, у которых служители бога встретили золотую колесницу фараона. Его величество ударил в ворота святилища своим жезлом двенадцать раз подряд и рассыпал вокруг себя крупинки бесен[132]. Ворота растворились, и фараон в сопровождении жрецов направился к жертвеннику, где освятил огнём священную чашу. К повелителю подступили два жреца, которые освободили его от тяжёлого церемониального наряда и оставили только в набедренной повязке, перехваченной золотым поясом, с тремя священными амулетами на груди и знаком царского достоинства на лбу. Потом два других жреца дали ему по алебастровому сосуду в каждую руку, и его величество совершил ритуальный бег вокруг храма, исполняя древний обычай, который завещали владыкам Кемет некогда правившие страной боги. После этого был совершён обряд очищения солью и благовониями, и Эйе, только что возведённый в сан верховного жреца Амона-Ра, прочёл очистительные молитвы и повёл фараона вглубь храма, в тайное святилище бога. Долгое время его величество оставался там один, и когда он вновь появился во дворе храма, лицо его было бледно и выражало изумление и благоговейный ужас. На него снова надели церемониальный наряд, и жрецы пали ниц перед владыкой Кемет и пожелали ему долгой жизни и процветания. То же самое повторилось на юге столицы, и когда процессия вернулась во дворец, было уже далеко за полдень и фараон выглядел утомлённым. Мы направились каждый в свои покои, чтобы переодеться и немного отдохнуть, и через некоторое время его величество прислал за мною. Я вошла к нему, когда он лежал на своём роскошном ложе, украшенном головами священных коров. Он сделал мне знак опуститься на вышитую золотом подушку, лежащую на полу, и я исполнила его желание. Мы остались в покоях одни. Мой муж спросил:

— Как тебе понравилась церемония, моя маленькая царица?

— Она была прекрасна и торжественна, мой великий господин. Все смотрели на тебя и все восхищались тобой. Но были и такие, кто не верил...

Тутанхатон удивлённо поднял брови.

— Не верил? Почему?

— Не верил, что настал радостный день, долгожданный день. Я видела, многие закрывали руками глаза, как будто боялись ослепнуть, и лица их выражали благоговейный страх. А та женщина, которая со слезами подняла своего ребёнка и возгласила, что отныне имя его будет Амени, как имя его отца! Я и сама с трудом могла поверить...

Тутанхатон улыбнулся, ему, как и мне, было очень приятно это воспоминание.

— Мы очень виноваты перед великим Амоном-Ра, которого так любила Кемет. Мы будем теперь находиться под его особым покровительством, моя госпожа. И я хочу носить его имя, посвятить себя ему. Великий бог потребует ещё много искупительных жертв, и фараону надлежит первому воздавать почести могущественному царю богов. Хотела бы ты последовать моему примеру?

— Я сделаю всё, как ты скажешь, господин.

— Это будет желанием твоего сердца?

— Да. Куда пойдёшь ты, возлюбленный, туда пойду и я...

Он ласково коснулся рукой моего подбородка, и я приникла к его руке, которую так любила, которую хотела бы ласкать вековечно, вечно... Глаза его излучали нежность, но была в них и твёрдость его решения, неотвратимость его.

— Пусть я стану воплощением живого образа Амона, пусть ты станешь живущей для Амона, первого нашего сына мы назовём Аменхотепом. Желание твоего сердца согласно с моим, моя царица?

— Да будет так, господин.

Сладко волновала меня мысль о сыне, о божественном чуде, зарождающемся в глубинах женского чрева, освящённого благодатным семенем Осириса. Когда господин мой проводил со мной ночи, блаженство переполняло меня, плоть моя цвела, как долина Хапи в месяцы перет, и непревзойдённым чудом казалось время, когда чрево моё начнёт тяжелеть цветами... Теперь я могла молиться матери Исиде, глаза которой были похожи на глаза моей матери. Когда я почувствую появление плода, я прикажу всем жрецам во всех храмах Кемет молиться о благополучном разрешении от бремени царицы Анхесенпаамон и о благополучном появлении на свет наследника, сына, которому херхебы дадут имя Аменхотеп — угодный Амону. Когда же это будет? Мать говорила мне, грустно качая головой: «Ты ещё очень молода...» Меритатон, сестра, была бесплодна.

— Помни, возлюбленная, что отныне твоё имя Анхесенпаамон. Запомни и моё новое имя, запечатлей его в своём сердце.