Тростниковая лодка легко скользит по зеленоватой глади реки, так легко, словно её несут сильные руки самого Хапи и не требуется никаких усилий, чтобы управлять ею. Вот она остановилась неподалёку от зарослей тростника, в которых полным-полно уток. Меткая стрела моего возлюбленного поразила в самую грудку красавца селезня, блестящего на солнце, как будто его оперение покрыто золотой пылью. Хлопанье встревоженных крыльев, шелест тростника, жалобные птичьи голоса — и опять всё смолкает. И лодка снова скользит по воде, несомая сильными руками Хапи, чуть подгоняемая лёгким веслом.

— Смотри, господин, вот ещё один селезень! Смотри, какой он красивый, гордый. Это, должно быть, царь окрестных уток!

— Царю не годится стрелять в царя, своего брата, — смеётся Тутанхатон.

— Цари тоже воюют друг с другом, мой любимый...

— Ты права, Анхесенпаатон. Но я подниму на него руку, если только он нападёт на нас.

— А вот эту утку, такую крупную, блестящую, ты тоже пощадишь?

— Царицу? Пусть отправляется в мой женский дом! Пусть служит усладой для моих жён!

Только одна жена, внучка митаннийского царя, отведает этой утки. Два ханаанских царька уже отправили в путь своих дочерей, но они пока что не прибыли в Кемет. Митаннийка очень весёлая девушка, она развлекает его величество смешными танцами, в которых предстаёт то обезьяной, то уткой, то гиппопотамом. Но Тутанхатон редко бывает с нею. Дела государства отнимают у него слишком много времени, а то, что остаётся свободным, он предпочитает проводить со мной. Так было и в детстве, когда только взгляды наши ласкали друг друга.

Золотые царские уреи на наших головах соперничают блеском, ожерелья из рядов разноцветных бус играют радужными искрами. Как радостно, как приятно, когда царствует любовь! Яркие искры вспыхивают в воде, кружатся в танце у борта нашей лодки. И в руках у меня — целый букет белых и голубых лотосов, таких душистых, что от их аромата кружится голова.

— Хочешь, попаду в самую сердцевину вон того лотоса?

Стрела летит, разрезая со свистом свежий благоухающий воздух, и вонзается в самую середину чудесного бело-розового цветка. Джхутимес был хорошим наставником его величества, выучил его стрелять метко, лучше любого лучника в царских войсках. Если он захочет — он пронзит стрелой подброшенную в воздух золотую бусину.

— Ты не слишком устала, моя госпожа? Мы можем ещё поохотиться?

— Я хотела бы этого...

Здесь, на глади великой реки, мы вдвоём, только вдвоём. Здесь никто не услышит наших речей, никто не отнимет у меня внимание моего возлюбленного, не отвлечёт его донесением или вопросом. Телохранители, те, что остались на берегу, не слышат нас, да, пожалуй, и плохо видят. Над нами сияет царственное Солнце, только оно видит нас, и кажется, что наблюдает за нами внимательным и ласковым взором. Если долго смотреть на солнце, под ресницами начинают расплываться реки переливающегося золота. Как благостно и приятно, когда царствует любовь!

— Пусть лодка плывёт по течению, я отдохну у тебя на коленях. Тебе удобно так, моя любимая?

Он ложится головой на мои колени, блаженно растягивается в лодке. Она маленькая, в ней едва можно вытянуться во весь рост. Но лодка эта — маленькое царство, в котором нет подданных, только царь и царица. Только царь и царица... Мои руки нежно касаются лица Тутанхатона, его опущенных век. И я целую его.

— Как приятна мне твоя ласка, Анхесенпаатон! Твой голос — как сладкое вино, слаще мёда... Я всегда тебя вижу, даже когда тебя нет рядом. А когда ты со мной, нет меня. Я хотел бы обратиться в воздух, чтобы обнимать тебя сразу всю...

— Ты можешь это сделать, господин...

— Если бы опять стало так, как в детстве, когда не было никаких забот, когда можно было всегда, всегда находиться рядом! Ты бы хотела этого?

— Ты и тогда не принадлежал мне, любимый. Ты всегда учился, был занят...

— Ты тоже училась, Анхесенпаатон.

— Но мои учителя не были так строги, как Мернепта и Джхутимес. Когда же будет время постоянно быть вместе?

— В старости. И в Аменти.

— Разве в старости ты будешь менее обременён государственными делами? Аменхотеп III прожил долгий век на земле, и до последнего вздоха он принимал послов, читал донесения правителей степатов... Нет, нет! Я верю, что нам сужден долгий век, сто десять лет. Мы будем окружены детьми, внуками, а разве все они не требуют забот?

— Значит, мы будем отдыхать в Аменти, дорогая Анхесенпаатон. На полях Налу, среди цветов...

— Кто знает, как всё будет там, в загробном царстве? Страшно... И ещё — как тяжело жить без солнца! Представь, любимый, только один час солнце по ночам светит спящим в гробницах, потом уходит надолго, освещать землю...

— Двенадцать ночных часов мы тоже не видим солнца, Анхесенпаатон.

Вот оно горит над нами — ослепительное, яркое, разбрызгивающее радужные искры по поверхности воды. Как страшно отказаться от него, как страшно вызвать его гнев! «Перед лицом твоим рыба играет в реке, пронизал ты лучами пучину морскую...»[130] Но ведь царственное Солнце — только воплощение вечноживущего Ра! Добрый бог благословит царствование своего возлюбленного сына Тутанхатона...

— Анхесенпаатон, завтра я думаю отправиться в Опет, чтобы открыть двери храмов Амона. Ты желаешь сопровождать меня?

— Я хочу быть с тобою повсюду, любимый.

— Мне радостнее будет совершить это вместе с тобой. И ещё... Я много думал обо всём этом, много беседовал с Эйе и Мернепта. То, что они говорят, согласно с моими мыслями, с желаниями моего сердца, но в одном я не согласен и не уступлю: жить в Опете я не буду, я останусь в Мен-Нофере. Здесь очень хорошо и спокойно, здесь повсюду чувствуется дыхание северного ветра, здесь и люди становятся спокойнее, проще. Что такое города? Оболочка людской жизни. Города бывают злые и добрые, суровые и приветливые. И дело даже не в том, какой бог покровительствует им, дело в людях, которые его населяют... Какие приветливые люди живут в священном Городе Крокодилов! А ведь крокодила никак не назовёшь приветливым животным. Мы поедем туда, поклонимся священным животным Себека[131]. Говорят, жрецы-служители кормят их не только мясом, но и пирогами с мёдом.

— Оттого, должно быть, они такие ленивые и медлительные!

— Да, совсем не так проворны, как обитатели Хапи! Помнишь того крокодила, которого мне пришлось крепко ударить веслом?

— Ты был похож на Хора-воителя, сражающегося со злыми духами.

— А вдруг это и был злой дух? Кто ещё, кроме злого духа, мог покуситься на жизнь моей царицы Анхесенпаатон?

— Это могла быть ревность злого бога к доброму.

— Ты меня слишком любишь, Анхесенпаатон... А я ведь не всегда такой храбрый, каким кажусь. Иногда мне очень трудно возражать Эйе, настаивать на своём... Вот сейчас он восстаёт против новой знати, хотя недавно сам защищал военачальников, обиженных Хоремхебом. Это мне трудно понять. Везде есть хорошие и плохие люди, везде, кроме храмов, ибо в их священных стенах не может существовать никакое зло, но отвергать людей, возвышенных вечноживущим Эхнатоном, я не буду. Нужно почтить богов Опета и Она щедрыми жертвами, но нельзя забывать и Атона. Боги не враждуют друг с другом так, как люди, тем более боги-покровители городов. А великий Атон теперь покровитель Ахетатона. Тебе жаль было покидать его?

— Жаль, господин. Там всё было красиво... Мен-Нофер величествен, но не так красив.

— А наш дворец? Я приказал перевезти сюда все самые красивые и изысканные вещи... Понравился ли тебе золотой трон с нашими изображениями на спинке?

— Я восхищена им. Мы на нём изображены как живые... Улыбка моего возлюбленного светит ярче солнца, она одна в хмурый день могла бы освещать Кемет. Но так он улыбается одной мне, этой улыбкой владеет только царица Анхесенпаатон... Как благостно и приятно, когда эта улыбка играет на его лице, когда царствует любовь!