— Прими мою благодарность, твоё величество, мне ничего не нужно.

Он покинул моя покои, и я осталась наедине с Тэйе, которая принялась вновь хлопотать надо мной, умащая мои виски ароматным маслом. Что побудило её начать разговор о военачальниках в присутствии юного фараона? Желание Эйе? Но Эйе мог сам начать его, не возбуждая подозрений, даже был обязан сделать это как чати, как первый из друзей царя. Что-то руководило им, если он решил действовать через свою жену. Дела новой и старой знати были самыми серьёзными и запутанными из всех государственных дел. Но оба они, и Эйе и Хоремхеб, принадлежат к знатным родам Кемет, хотя местная знать всегда почиталась ниже столичной. Если Хоремхеб решил действовать в одиночку, рьяно утверждая культ Атона... Но он, человек, даже не изменивший своё имя, никогда не был в рядах новой знати Эхнатона, да и не мог быть в силу своей принадлежности к древней знати Хутнисут. Никто не замечал за ним и особенного усердия в поклонении царственному Солнцу, Эхнатон нередко бывал недоволен им. Или эти два первых советника Тутанхатона готовят что-то, объединившись, или каждый из них обманывает другого, стремясь приобрести влияние на юного царя. Чего они хотят? Свергнуть тех, кого возвысил Эхнатон? Но каким странным способом — используя имя Атона!

— Тэйе, позови ко мне Джхутимеса, — сказала я, когда кормилица закончила свои хлопоты. — Он во дворце?

— Во дворце, царица. Примешь его в кресле? Какой головной убор прикажешь подать тебе?

Голова кружилась, и всё тело было слабым, точно сотканным из воздуха, но я сидела прямо в своём кресле с высокой спинкой, похожая на саму себя в дни своей славы и молодости. Царевич Джхутимес по моему знаку опустился в кресло напротив и с волнением, которое не мог скрыть, ожидал начала разговора. Я не торопилась, молча наблюдала за ним. Джхутимес не был красив, черты его лица были, пожалуй, слишком мягки и невыразительны, но глаза были хороши, и я знала, от кого он унаследовал их — от своего отца, Аменхотепа III. Странная судьба была у этого царевича, сына великого фараона и митаннийской царевны, странная и грустная судьба человека, которого никто никогда не принимал всерьёз. Только Тутанхатон, привязавшийся к нему ещё в детстве, дарил его своей дружбой, Эхнатон же и Хефер-нефру-атон порой его просто не замечали. Что он мог знать о хитростях чати и правителя Дома Войны кроме того, что было известно Всем? И всё же мы сидели друг напротив друга, разделённые не только по-разному прожитыми годами, но и отношением окружающих людей. Царица Нефр-эт всё ещё была царицей, а Джхутимес был не больше, чем обыкновенным военачальником.

— Джхутимес, я хотела поговорить с тобой о Мехи и Нахт-Атоне. Ты слышал что-нибудь об этом?

— Слышал, твоё величество. Знаю, что Хоремхеб обрушил на них свой гнев. И ещё знаю то, что, возможно, тебе ещё неведомо: Хоремхеб отослал к границам Куша военачальника Небутенефа, прославившего себя в сражениях с хабиру, отослал без всяких почестей и наград туда, где скоро, если исполнится желание его величества Тутанхатона, наместником станет Кенна.

— Если?

— Прости, твоё величество. Правитель Дома Войны многое может сказать фараону. Если вспыхнет вражда между Небутенефом и Кенна, это будет только на руку Хоремхебу...

— Почему, Джхутимес?

— Небутенеф возвеличен вечноживущим Эхнатоном. Кенна родом из старой знати Она.

Опять! Понять бы, только понять, чего добивается Хоремхеб и какую роль играет в этом Эйе. Поссорить новую знать со старой? Вызвать недовольство в народе, но кем — выскочками или теми, кто силён одним только именем своего рода?

— Ты говорил об этом фараону, Джхутимес?

— Нет.

— Почему же?

— Я не советник фараона и не друг Мехи, Нахт-Атона и Небутенефа. У меня достаточно своих забот, — сказал он, нахмурившись. — Прости мою дерзость, твоё величество...

— Разве тебя не волнуют дела Кемет?

— Если бы от воли царевича Джхутимеса что-либо зависело, царица! — Горечь, искренняя горечь прозвучала в голосе Джхутимеса, и мне стало жаль его. — Я бессилен помочь тем, кто нуждается в моей помощи, бессилен изменить то, что кажется мне несправедливым, почему же я должен заботиться тех, кого не знаю и кого не могу назвать своими друзьями? Разве они замолвили бы за меня слово, если бы я подвергся гневу его величества и был бы изгнан?

В его тоне звучала ещё и вековая неприязнь человека древнего знатного рода к тем, чьи отцы с трудом находили средства на постройку гробницы, на дорогие смолы для бальзамирования и погребальные дары своим богам-покровителям. Он и не мог думать по-иному, он, всегда остававшийся в тени и принуждённый видеть, как не имевшие циновки становились обладателями ложа. Они не всегда были приятны и мне, эти новые люди, которыми окружал себя Эхнатон. Они нередко вели себя чересчур нагло, без удержу хвастались своим низким происхождением, выставляя напоказ свои собственные достоинства. Они окружали себя неумеренной роскошью, без разбора становились людьми наградного золота. Но военачальники, хотя бы и происходившие из низов, всё же были людьми иного рода. Они зарабатывали своё золото в сражениях, и каждое украшение на их панцире могло быть оплачено кровью.

— Меня огорчают твои слова, Джхутимес. Ты должен, как и все мы, думать прежде всего о благе Кемет и о благе Великого Дома. Если за спиной фараона творятся такие дела, можно ли быть спокойным за царствование Небхепрура Тутанхатона? Когда-то Хоремхеб был дорог тебе, и ты превозносил его перед всеми, не боясь, что на тебя косо посмотрят новые люди. Эта презренная женщина, имя которой я не хочу называть...

— Прошу тебя, не говори так, царица!

Это был крик, вырвавшийся из самой глубины сердца, отчаянный и безнадёжный крик. Джхутимес овладел собой почти сразу же, отнял руки от лица. Лицо его было серым и походило на лик древнего сфинкса, лишённое собственных черт, застывшее среди разрушительного бега веков.

— Прости... — Он сказал тихо, очень тихо. — Я любил её всегда, царица. И хотя она принесла много горя тебе и всей Кемет, я готов был лишиться загробного блаженства за один её взгляд.

— Так писали в древних папирусах, Джхутимес.

Неуловимое отчуждение, дыхание обжигающего ветра разделило нас, и оба мы беспомощно искали дороги, которая привела бы нас друг к другу. Только одно было, что теперь соединило бы нас — фараон...

— Ты разуверился в Хоремхебе, ты понял, что никакая доблесть не стоит верности. Это хорошо... Теперь думай о его величестве Тутанхатоне. Если советники втянут его в войну с новой знатью, не устоит не только он, не устоит Кемет. Именно этого, по-моему, добиваются Эйе и Хоремхеб, священное имя Атона служит им только щитом, до поры до времени они будут укрываться в лучах царственного Солнца. Но если поднимется старая знать, поднимутся старые боги! Примирить старое и новое — для этого воистину нужно быть богом! А Тутанхатон так молод...

— Он молод, но обладает умом опытного мужа. Порой мне кажется, царица, что с ним говорит Тот и поверяет ему тайны своей мудрости...

Он спокойно произнёс имя Тота, словно это не могло уже меня оскорбить. Дожить до того дня, когда и Тутанхатон открыто произнесёт его? Пусть! Только бы не слышать имени проклятого Амона!

— Ты думаешь, что он способен на это?

Джхутимес не торопился с ответом. Молча ждала я, напряжённо всматриваясь в его лицо, пытаясь прочесть в нём тайные знаки, благоприятные для меня или для фараона. В быстро наплывающем сумраке ночи благодатного времени перет расплывались очертания предметов, гасли краски. И лицо Джхутимеса уплывало от меня, становясь совсем неопределённым, лицом, не обладающим Ка.

— Многие уже боятся того, что Тутанхатон будет на это способен... — Медленно заговорил Джхутимес, медленно, чётко выговаривая слова. — И больше всех боятся Эйе и Хоремхеб. Если бы они видели возможность управлять волей фараона, они не действовали бы так хитро, они сразу принялись бы убеждать Тутанхатона возвратиться к старым богам. Но он сделает это, если сочтёт нужным, и ему будет под силу то, что не удалось даже вечноживущему Эхнатону...