— Пощади меня, Тэйе! — говорила я, укрываясь с головой покрывалом. — Не хочется есть, не могу...

— А что скажет его величество?

Тутанхатон приходил ко мне каждый день, жертвовал охотой и развлечениями, чтобы побыть у моего ложа. С лица его не сходило озабоченное выражение, и он приказывал доставлять во дворец всё новые и новые лекарства, которые могли бы вернуть меня к жизни. С ласковой настойчивостью он заставлял меня пить горький настой из трав, глотать пахнущий пряностями порошок, прикладывать к груди и ко лбу драгоценные камни с начертанными на них магическими знаками. И всегда, когда я пыталась отказаться, говорил с ласковым упрёком: «Мать...» И заклинания шептал он — вероятно, те самые, которым научил его жрец Мернепта, древние заклинания, отгоняющие духов болезни. Мне и приятна, и горька была его забота, служившая постоянным упрёком, напоминавшая о том, как мало сделала я для этого мальчика, которому обещала быть матерью. И оттого ли, что не пришёл ещё мой час, оттого ли, что впрямь целительны оказались снадобья, приносимые Тутанхатоном, я начала поправляться. Тэйе не находила себе места от радости, летала по покоям, как птица, оглашая их радостными возгласами.

— Моя девочка, моя Нефр-эт, разве легче тебе было, когда ты произвела на свет её величество Меритатон? Лицо у тебя было белое, как ливийская соль, а руки так прозрачны, словно сделаны из виссона! И всё же ты поправилась, а после родила ещё пятерых красавиц. Женское тело сильное, оно может вынести любую боль! Придётся это объяснять его величеству, когда её величество Анхесенпаатон соберётся производить на свет наследника...

«Когда ты произвела на свет Меритатон...» Когда я произвела на свет Меритатон, мы жили ещё в роскошном дворце в Опете, и рождение девочки ещё не страшило, не тревожило фараона. Когда я произвела на свет Меритатон, Эхнатон вошёл в мои покои сияющий, с руками, полными цветов, с сердцем, полным счастья. Когда я произвела на свет Меритатон, над моим ложем простирала руки богиня Исида. Мы с Эхнатоном... нет, тогда ещё Аменхотепом! — были молоды, мы любили друг друга, мы приносили жертвы старым богам. Потом... Если бы я продолжала молиться Исиде, быть может, богиня сжалилась бы надо мной и послала мне сына? Великий Атон был безбрачен, как единое божество, он не имел ни родителей, ни жены, ни потомства, кроме одного единственного сына, фараона Эхнатона. Мог ли он услышать страстные мольбы женщины, чья плоть изнемогала под бременем ниспосланного ей проклятия? Тэйе втайне молилась Исиде, просила её простить царицу Нефр-эт, послать ей сына. Страшно было думать о том, что и мои дочери несут на себе проклятье, обрекающее их на бесплодность или появление на свет только женского потомства. Правда, Анхесенпаатон и Нефнефрура ещё слишком молоды, но у Меритатон детей не было, а ведь они могли появиться за несколько лет брака с Хефер-нефру-атоном. Некуда было деваться от этих горьких мыслей, и порой они овладевали мною сильнее, чем тяжкие и безысходные думы о вечной разлуке с Эхнатоном. Присутствие Тэйе их обостряло, вызывало воспоминания о дочерях, так рано покинувших меня, о дочерях, которые выросли и могли разделить мою горькую участь, от которой ничто не оберегало, даже царский венец. Тем более — царский венец. В Ахетатоне снова появилась Кийа. Как посмела она явиться сюда? Неужели надеялась вымолить себе прощение у Тутанхатона и вновь обосноваться в своём маленьком дворце на юге столицы? Джхутимес, безумец, влюблённый в неё, мог лелеять мечты на этот счёт. Но я была уверена в Тутанхатоне, он бы не простил. Даже из любви к своему наставнику, даже из дружбы к нему, даже если бы эта презренная женщина пала к его ногам и обливала их слезами. Он был молод, но он был фараоном, и в его жилах текла кровь Аменхотепа III и царицы Тэйе. И всё же присутствие этой женщины волновало, тревожило меня. Не её ли тайное колдовство было причиной моей немощи? Нет, не она была виновата в этом, и я знала, что не она. Кийа была всего лишь женщина, не богиня, не жрица, не хранительница сокровенных обрядов. В противном случае разве можно было бы преградить ей дорогу к трону? А она была близка к нему, опасно близка, и любая её прихоть могла заставить Эхнатона пойти на безумство, неслыханное и всё же возможное. Этого не случилось, но чёрным злым оводом продолжало звенеть имя соперницы — Кийа, Кийа, Кийа... Как смела она явиться сюда? Что замышляет против Великого Дома?

Тэйе всегда занимала высокое положение, но сейчас возвысилась необычайно, ведь она была женой чати, высшего сановника в государстве. И ни для кого не было секретом, что Эйе нередко советовался с ней, излагал ей свои мысли. Поэтому меня всегда настораживало, когда Тэйе в моём присутствии и особенно в присутствии Тутанхатона упоминала как бы вскользь о важных государственных делах. Вот и сегодня она сказала, подавая мне питьё, сказала беспечным тоном, вовсе и не глядя ни на меня, ни на фараона, который сидел в кресле возле моего ложа:

— Каковы эти военачальники Мехи и Нахт-Атон, да ещё и его высочество Джхутимес! Когда это было под солнцем Кемет, чтобы военачальники не слушались слова высшего начальника? Остались в Ахетатоне, хотя он давно повелел им отправиться в путь, ползают в пыли у порогов дворца... Поистине, такого ещё не бывало! Господин Хоремхеб ведь знает, что делает...

Тутанхатон взглянул на старую кормилицу, нахмурил брови. Он выглядел утомлённым после целого дня приёмов и разбора судебных дел, требовавших голоса фараона. Не оставляя своих военных упражнений и учёных занятий, он едва находил время не только для дневного, но и для ночного отдыха и потому выглядел старше своих лет с этой взрослой усталостью на юном лице. Я была бесконечно ему благодарна за эти краткие часы, которые он мог проводить у моего ложа, чтобы царица Нефр-эт не чувствовала себя такой одинокой. Присутствие дочерей не могло утешить меня так, как утешал его взгляд, его голос, хотя я и чувствовала, что после того, теперь уже давнего, нелёгкого разговора он не всё говорил мне и не до конца открывал свои мысли. Но так было легче мне, вдове великого Эхнатона, и мы оба знали это... Слова Тэйе неприятно поразили Тутанхатона, он не смог скрыть этого.

— О чём ты говоришь, Тэйе? Что ещё повелел Хоремхеб? Я ничего об этом не слышал...

— Неужели, твоё величество?! Твои слуги скрыли от тебя это?

Тутанхатон нетерпеливо встал со своего кресла:

— Приказываю тебе говорить яснее.

— Твоё величество, я всего лишь женщина и мало понимаю в делах государства, но я хорошо знаю жену Мехи, госпожу Ити...

— Ты напоминаешь мне вавилонского посла! Говори яснее, что там произошло с Мехи и Нахт-Атоном?

— Хоремхеб велел наказать их плетьми и погнать в пустыню, как простых воинов, за то, что они будто бы не почитают великого Атона.

— Быть не может, Тэйе! Они стояли рядом с колесницей великого Эхнатона, принимали пищу из рук его... И потом, разве Хоремхеб верховный жрец, призванный решать такие дела?

— Говорят, твоё величество, что Хоремхеб потому и обрушился на этих военачальников, что они были из тех, кого называют сиротами его величества Эхнатона, вечноживущего...

— Так не поступают с лучшими военачальниками, сколь велика не была бы их вина! Хоремхеб обязан был доложить мне об этом, выполняя свою прямую обязанность правителя Дома Войны! — Тутанхатон горячился, его пальцы нервно теребили висящий на поясе кинжал. — Почему Эйе не доложил мне об этом?

— Твоё величество, Эйе хотел разобраться в этом деле сам и не желал беспокоить твоё величество по такому пустячному поводу...

— Пустячному? Когда лучшие военачальники подвергаются гонениям?!

Он был огорчён и рассержен, и я могла бы напомнить ему его же собственные слова о верных советниках, но отчего-то мне не хотелось делать этого. Наконец Тутанхатон опомнился и сказал с виноватой улыбкой:

— Прости меня, мать, я не должен был тревожить тебя. Сегодня краски твоего лица нравятся мне гораздо больше, в глазах твоих появился живой блеск, и я надеюсь скоро увидеть тебя во время праздника моего восхождения на престол. Не нуждаешься ли ты в чём-либо? Если так, я готов исполнить любое твоё желание...