— Вот и славно. Итак, Толстый, говори, — одобрительно показал я ладонью правой руки.

— Насколько мне известно, уроки начинаются в девять утра. Длятся по сорок пять минут. Заканчиваются за пятнадцать минут до конца каждого часа, который идёт следующим за предыдущим, который начался тогда, когда закончился ещё один предыдущий урок, который начался ещё до этого. При этом это должен был быть тот урок, который начался в девять утра, то бишь первый урок.

— Ух как ты намутил. Тебе только «Войну и мир» писать с такими сложными предложениями. Можешь попроще объяснить?

— Первый урок начался в девять утра. Закончился без пятнадцати десять. Потом идёт перемена целых пятнадцать минут. А в десять утра начинается второй урок. Он идёт по такому же расписанию. За ним идут третий, четвёртый, пятый и шестой уроки.

— Вот это уже более простое объяснение. Уверен, если ты будешь практиковать использование простых слов, то даже такие тупые люди, как я, смогут понять твои будущие романы. То есть их будет куда проще читать. Конечно, если ты захочешь их написать. Может, у тебя будут другие планы на жизнь.

— Ладно, — улыбнулся Толстый. — Я постараюсь. Спасибо, Ди… Хиро Мацумото.

— Можешь просто «Димон». Ты уже́ заслужил это, Толстый.

— Хорошо, Димон, — ещё больше улыбнулся пузан. Он даже как-то оживился, стал более раскрепощённым. — А уроки заканчиваются без пятнадцати три, — с радостью продолжил Толстый. — Это как раз последний, шестой урок. У нас каждый день по шесть уроков. И есть ещё выходные — это суббота и воскресенье.

— Ну вот… совсем другое дело, пацаны.

Прозвенел звонок на второй урок.

— Мы закончили, Хиро Мацумото! — громко заявили Гоголян и Саня Пушка.

Конечно, закончили они хреново, но ходить, чтобы не перепрыгивать, вполне можно было.

— Ладно, идите руки мойте и приходите.

Пушкин и Гоголь свалили.

— Что сейчас за урок? — спросил я у класса, но сразу же вспомнил: — Точно, матеша.

— Но Вы же сказали, что второго урока не будет, разве нет?! — выкрикнул без поднятой руки какой-то парнишка.

— Правильно. Сказал, да. В жопу эту математику, пацаны! — громко заявил я. — Сами её будете учить. Я считаю, что она нужна только тем, кто хочет её изучать. А кто хочет её изучать, тот сам её и изучит. Здесь учитель нахрен не нужен. Поэтому предлагаю перейти к знакомству. Итак, чем вы занимались до этого? Если вам восемь лет, то что́ вы делали до этого?

— Учились писать, читать, — ответил Толстый. Пузан настолько проникся моим добром на «Димон», что был готов вести беседу на равных. И вот это как раз то, о чём я и говорил — дети начинают чувствовать «Димон», как что-то такое, чего нужно достичь. То есть «Димон» просто так не даётся. Его нужно заслужить. Однако когда заслужишь, то на лице появится такая же безмятежная улыбка, будто погостил денёк у Снуп Догга.

— Что-то ещё было… помимо чтения и писанины?

— Каждый прокачивал то, в чём у него талант, — ответил Толстый.

— И какой у него дар, сверхспособность, — добавил ещё один паренёк.

— Сверхспособность?! — уточнил я.

— Ага. Она самая, — улыбнулся толстячок.

Тут пришли Гоголян и Саня Пушка. Я освободил стул волосатика и дал добро обоим сесть на свои места. Свой же зад «расположил» на подоконнике. Как раз солнышко пригревало в спинку.

— Хм, Гоголян, — прочитал я в журнале. — Ты у нас первым идёшь в списке. Вы бы хоть для приличия в алфавитном порядке раскидали свои имена.

Я пробежался быстренько по журналу.

— Такой вопрос: вас точно двенадцать рыл?

— Да, — сразу же ответил волосатик.

— И каждый из вас обладает чем-то необычным?

— Да, — снова ответил Пушкин.

— Хорошо. Тогда предлагаю каждому вставать и рассказывать о себе, как зовут и что умеете делать. Не нужно подробностей. Пока что я хочу с вами познакомиться поверхностно. Чтобы в целом понимать, кто из себя что представляет. Вы улавливаете мою мыслишку?

— Да! — хором ответил класс.

— Отлично. — Я посмотрел на усатика и сказал: — Погнали с тебя, Гоголян.

— Меня зовут Гоголь Николай Васильевич, — представился мальчишка, встав из-за парты. — Я родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года в Петровке. Мои родители некроманты, поэтому я могу повелевать мёртвыми душами. Но это не то чтобы совсем так…

— Этого достаточно, — перебил я. — Спасибо. Более подробно не нужно. Пушкин, теперь ты.

— Меня зовут Пушкин Александр Сергеевич. Но друзья зовут меня просто Саня Пушка, Саня, Пушка. Я родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года в Петровке. Мои родители стрелки́…

— Не надо про родителей. Давай только твой дар или способность… или ещё какая-то хрень там. И такой момент: это совпадение?

— Вы про что? — не понял волосатик.

— Про твой день рождения… это совпадение?

— Не думаю, Хиро Мацумото.

— Димон, я тоже родился пятого сентября две тысячи тринадцатого года, — подключился Толстый.

— И я.

— Я тоже.

— Стоп-стоп-стоп. Стоп, мать вашу! — повысил я голос. — Вы это серьёзно или решили меня подколоть?

— А ты проверь, Димон, через внутренние чувства, раз умеешь, — улыбнулся Толстый.

— Я-то проверю, не волнуйся. Вот только не могу понять, почему вы все родились в один день. Это был риторический вопрос, то бишь отвечать не нужно. Я и сам знаю, что вы не ответите. — Мне необходимо было вернуться к сверхспособностям Пушкина, но я заинтересовался другим вопросиком, поэтому спросил: — Так прошлого учителя казнили вчера, то бишь в воскресенье, пятого сентября. Получается, это на ваш день рождения решили провести казнь?

— Ну да. Директор так и планировал, — ответил волосатик. — Нам всем исполнилось вчера по восемь лет. Это отличный подарок.

— Неплохо, Пушкин, — сделал я такое лицо, будто ничего не произошло. Хотя внутренне понял, что дети охренеть какие жестокие: уже в восемь лет обожают смотреть на казнь и получают от этого удовольствие. — Но ты же понимаешь, что отрубленную голову не вернуть, то есть Гоголян не сможет вернуть его к жизни?

— Понимаю, да, — кивнул Саня Пушка. — Круто, правда?

— Нихрена это не круто! — повысил я голос, сделав яростную гримасу. Я посмотрел на весь класс и сказал: — Смотреть на то, как лишают человека жизни, и радоваться — это неуважение к самому себе, как к личности. Не делайте так. Ибо придёт один хрен из Японии и лишит жизни каждого из вас. И поверьте, это будет самой настоящей справедливостью. Ведь вы сами делаете подобное. Так почему бы кому-то другому не сделать то же самое с вами, м?

Почти все дети опустили головы.

— Я очень хороший стрелок и люблю вызывать одноклассников, друзей и врагов на дуэль, — перевёл тему Пушкин, чтобы ослабить накал в классе. Он сделал то, что хотел сделать я, но не смог это сделать сразу, потому что решил дать совет мелким. Я это к тому, что Пушкин ещё́ по одному пункту похож на меня.

— Это круто, что ты хороший стрелок. А вот я очень хороший убийца мелкоты, то бишь таких гномов, как ты. Но ведь это не значит, что я должен убивать тебя и твоих друзей, верно?

— Верно, — напрягся волосатик.

— А если мне это очень нравится? Могу ли я тебя убить, Саня? — засунул я руку во внутренний карман куртки, делая вид, что сейчас достану оттуда пистолет. А чтобы совсем не дать шанса малышу как-то огрызнуться, я сказал: — Только вот я сначала убью Гоголяна, чтобы он тебя не смог вернуть к жизни, а потом и тебя. Ну так что́, Саня Пушка… могу ли я тебя убить?

— М-можете, — крепко ухватился Пушкин за парту и поспешно добавил: — Но лучше не надо этого делать. Я же ничего не сделал. Я вообще пошутил. То есть я больше не буду радоваться тому, как казнят других.

— Вот и славно, малыш, — улыбнулся я, высунув пустую руку из кармана. — А где твои пукалки? — пришлось и мне перевести тему.

— В портфеле. Показать? — И Пушкин потянулся к портфелю.