— Я скажу один раз и больше повторять не буду. Я прекрасно понимаю, что вам сложно принять ситуацию, как она есть. Но лучшей матери, чем родная, у Лизы и Зарины не будет. Сделайте хоть тысячу анализов ДНК, результат будет одним и тем же. Я — их мать! Я не выстраивала никаких схем, не пыталась поймать богача на крючок. Я могла бы рассказать, как всё было на самом деле, но не собираюсь зря сотрясать воздух. Вы не поверите, вы уже поставили на мне клеймо.

— Ты сама его на себе поставила, нахалка! Не нужна им такая мать, мы сами воспитаем девочек. Я целыми днями думаю об этой ситуации и не могу уложить ее в голове. Как ты так быстро соблазнила сына? Чем ему голову заморочила?

— Поговорите со своим сыном, и он вам всё объяснит. Зачем издеваетесь над собой и говорите с человеком, который вам неприятен? — спрашиваю с саркастической улыбкой, слишком уязвленная, чтобы подбирать слова.

— А ты? Тебе был бы приятен мужчина, который заставил твоего ребенка страдать? Арслану без тебя было бы лучше. У вас разная вера, ты не сможешь воспитать девочек правильно, согласно Корану.

— Что вы хотите этим сказать, Белла?

— Уезжай, Оксана. Я дам тебе денег, много денег. Молодая, красивая, у тебя еще всё впереди. Ты можешь родить новых детей, можешь найти богатого мужа…

Смотрю на женщину напротив и понимаю, что меня начинает разбирать неестественный для ситуации смех, он неконтролируемо прорывается наружу, будто защитные механизмы сломались и я не могу его удержать. Я всхлипываю и одновременно трясусь от странного хохота, как будто меня дергают за веревочки. Белла ошарашенно наблюдает за моим приступом истерики и надменно приподнимает бровь. Это единственная реакция, которую она выдает. Сделав пару глубоких вдохов, прихожу в себя и четко проговариваю:

— Вы не заставите меня уехать. Я слишком долго боролась за своих детей, чтобы так просто отказаться от них. Вы оскорбляете меня, себя и вашего сына, пытаясь купить меня.

— Но тебя уже покупали, Оксана, когда ты продавала свое тело как инкубатор для чужих детей! — со злостью напоминает Белла.

— Вот что я вам скажу, Белла, — подхожу близко-близко, чтобы она всем телом ощутила исходящую от меня угрозу. — Давайте забудем об этом разговоре и постараемся, чтобы Арслан о нем не узнал. Не думаю, что ему понравится, что вы пытаетесь лишить его детей родной матери. Сейчас я вернусь к дочери и буду ждать, когда вернется моя вторая дочь. И мой будущий муж.

— Я благодарю Аллаха, что у меня только один сын! Потому что того позора, что случился по его вине, хватит на десятерых сыновей! Сын, ты опозорил нашу семью!

Обличительная речь отца всё не заканчивалась и не заканчивалась. В тишине кабинета из телефонной трубки отчетливо слышался рокочущий бас, похожий на яростные раскаты грома.

Буквально несколько минут назад я поговорил с Эльвирой, не без труда отстаивающей подступы к отелю. Журналисты почуяли лакомую добычу и жадно рыли носом землю. Они хотели информации. Любыми путями. Партнеры требовали незамедлительного расторжения договоров, сделки срывались, в том числе важнейшая сделка отца, ради которой он трудился полгода и лебезил перед чопорными англичанами.

Никакие слова не могли унять гнев отца, поэтому я молчал, сжимая «Паркер» до треска. Из пересохшего горла не вылетало ни звука. Я потратил слишком много моральных сил на то, чтобы успокоить дочь по дороге в особняк и попытаться убедить Юсуповых прекратить фарс.

Но опозоренное, уличенное в афере семейство отчаянно старалось увлечь за собой на дно всех сопричастных.

Они ударили верно — в нужное место. Заставили выбирать. Я выбрал свободу Оксаны, но едва ли она благосклонно оценила мои действия. Перед глазами до сих пор стояло ее потрясенное лицо, глаза, наполненные до краев безумной болью.

А ведь ранее я уже смотрел в эти прозрачные глубины и не гнушался причинять боль сам. Намеренно наносил ее, прогоняя женщину, которую считал преступницей и аферисткой.

Теперь же единственное желание, которое владеет мною, это воссоединиться со своей семьей, настоящей, которую познал только сегодня.

— Не смей давать никаких заявлений в прессе! Жди меня. Я вылечу первым же рейсом. Будем разгребать бардак, который вы устроили! — продолжал бушевать отец под громкий стук шагов, который долетал до моего слуха с того конца связи. Отец явно не мог усидеть на месте и расхаживал по номеру отеля из стороны в сторону, беснуясь, как раненое животное.

Скандал больно по нему ударил, ведь для Тахира Бакаева не было ничего важнее, чем деловая репутация и честное имя семьи. Я не понимал, по какой причине меня перестали волновать подобные неоспоримо важные вещи, просто вдруг, как по щелчку пальцев, стали неважными и несущественными. Есть тайны, которые скрыть невозможно, и наша семейная тайна оказалась именно такой.

Чтобы отрешиться от настоящего, я перенесся в грезы о будущем, видя там только трех человек. Но путь к этому будущему казался извилистым и тернистым.

Стоило завершить звонок, как в дверь кабинета постучали. Явился адвокат. Мой выбор пал на давнего хорошего знакомого, Вадима Шорохова, который уже много лет успешно занимался бракоразводными процессами и семейными делами. Он незамедлительно отбросил все дела, как только я позвонил и попросил о помощи. Отношения между нами почти можно было назвать приятельскими, если учесть, что я не раз бескорыстно выручал его, консультировался, в свою очередь, по различным вопросам и мы нередко находили много общих тем для разговора, встречаясь на мероприятиях.

Вадим последние дни готовил иск перинатальному центру, а сейчас уверенной походкой входил в кабинет с черным кейсом в руках. Темно-серый костюм сидел на нем как влитой, и непоколебимая решимость, отражающаяся на скуластом узком лице, сразу же придала мне уверенности.

Серьезные голубые глаза цепко обежали пространство кабинета, словно адвокат искал невидимых врагов, а потом он, пожав мне руку и поздоровавшись, уселся напротив меня, положил на стол кейс и щелкнул замками, заглядывая в его недра.

— У меня есть несколько новостей. С какой начать? С плохой или с хорошей? — начинает он разговор, вороша бумаги в кейсе.

— Не томи, Вадим, — откидываясь назад, складываю на груди руки и внимательно смотрю на адвоката.

— Перинатальный центр тянет кота за хвост, не предоставляя данные, пользуясь отсутствием Валентины Вересовой и внезапным отъездом директора центра. Не удивлюсь, если временно закроются, особенно после бури в СМИ, начавшейся сегодня, — глубоко вздохнув, как перед прыжком в воду, докладывает Шорохов.

— Так или иначе, они вынуждены будут предоставить документы, и правда выйдет наружу. Чем нам грозит задержка? — интересуюсь, потирая отросшую щетину. С утра не успел побриться. Будил девочек рано утром. Казалось, это было вчера. Конная прогулка, пикник, томная Оксана…

Четкий голос адвоката грубо вырывает из приятных воспоминаний:

— В любом случае официальное заявление для прессы будет включать информацию из центра, поэтому время есть. Понятно, что выступать с опровержениями и внятной позицией необходимо спустя пару дней, чтобы стало ясно, на какие именно болевые точки мы будем давить.

— Что мне делать конкретно сейчас? — спрашиваю, подавшись вперед. Без одобрения адвоката, вслепую, действовать неосмотрительно. — Не выглядит ли наше возвращение в особняк так, будто я поддерживаю супругу? Когда я смогу подать на развод?

Адвокат откладывает бумаги и кладет локти на стол, серьезно изучает подставку для ручек из цельного малахита, как будто она способна подсказать ему ответ, потом поднимает взгляд и смотрит пронзительно.

— Давай не спешить с разводом. Спешка только навредит. Оставайся в доме как ни в чем не бывало, продолжай работать.

— Такой расклад меня не устраивает, Вадим.

Не в силах усидеть на месте, поднимаюсь и подхожу к окну, смотря на зеленый газон, деревья вдали и кованый забор. Чувствую себя как в тюрьме, невыносимо хочется забрать Зарину и уехать туда, где оставил сердце. Адвокат терпеливо ждет, давая мне собраться с мыслями. Не ожидал, что мой визит продлится больше нескольких часов, и мне нужно время, чтобы смириться.