Только не сняла перчатки, и на светлых волосах осталась земля.

— Фру считает, что её обманывают. Что ты… ей не мать.

— И почему, мне интересно, насчёт мужчины, которого не было в их жизни полтора года, сомнений — никаких! — злобно прошипела Оксана, подхватила вазу с цветами и решительно застучала каблучками на выход.

Каблук надломился, она поскользнулась на большой луже от подтекающего садового шланга, ваза упала и разлетелась сотней осколков у королевских ног.

Оксана и бровью не повела, отряхнула руки и прямо по осколкам направилась к выходу.

— Мамочка!

— Ты подсыпала то, о чём мы говорили? Время идёт!

— Ма-мамочка, — выдыхала раз за разом: «Мамочка».

— Зелье, Оксана! Лей в суп и не болтай! В спальню его! Мигом! А сначала ту штучку в чай. Принеси чаю в кабинет! Выпьет — падёт к твоим ногам!

Оксана покрутила в руке пакетик с мелко толченой зелёной травой.

— А сколько? — икнула она.

— Травы щепотку. Зелья — всю!

— Ага…

— Поняла?

— Поняла… — кивнула Оксана и бросила трубку.

Она долго ещё металась по комнате, как тигрица в клетке. А быть запертой ей совсем не нравилось.

Мамочка всегда права.

Мамочка отправила Оксану в дом Королёвых.

Мамочка убедила Оксану, что фотограф Орлов без гроша в кармане, — болтун и бабник.

Мамочка предложила соглашаться на все условия и даже на раздельные спальни, чему Оксана была несказанно рада.

Мамочка же… вдруг заговорила, что Оксане нужно от Ивана родить его ребёнка, как только тот вернётся из своей поездки.

Она учила, как приручать детей.

И она была против нянь, гувернанток и учителей.

— Мамочка лучше знает, — улыбнулась Оксана, чтобы не падать духом.

Её хорошенькое личико, совсем молодое, когда нет косметики. Но в сущности она вполне могла родить Ивану всех этих детей. Могла бы! Она могла бы быть настоящей женой. Неужели он не видит, как она ладит с его детьми? Как ладит с его друзьями? Как прекрасно организовывает праздники? Как ловко устроила поездку?

Нет, вшестером им бы нечего было тут делать.

Оксана выглянула из окна и увидела, как Лиза и Иван садят в машину Франсуазу.

Перевязка.

Это должна была бы делать мать. Или няня?

Быть может… не будь в семье няни… это делала бы мать. Но няня есть. И у няни есть Дмитрий.

Оксана спустилась на этаж ниже, спрятав чай для приворота в карман брюк, и вошла в детскую.

Там за печатной машинкой сидела Микелла и что-то набирала.

Её пальцы порхали по кнопкам, а бумага двигалась вправо от каждого удара.

— Микелла? — позвала Оксана.

— Да?

— Я хотела с тобой поговорить, можно? — Оксана подошла и уложила подбородок на плечо Мики, а та вспыхнула, но машинка — не ноутбук, так просто не захлопнешь.

Потому она дёрнулась, сбрасывая голову Оксаны и вспыхивая.

Мика встала, загородила машинку собой.

— О чём?

— Я… мы давно не говорили, — смущённо улыбнулась Оксана.

Ей и в голову не приходило, что у ребёнка могут быть его дела.

— Да, лет пять. И это, пожалуй, не так плохо, — Мика отвернулась и стала вынимать лист из машинки, чтобы спрятать его.

— Может, сходим куда-нибудь?

— Зачем?

— Я твоя мать…

Мика замерла с листочком в руках.

Зажмурилась.

Ей казалось, что что-то не так. И она множество раз об этом думала, даже пыталась говорить об этом с Феней, но что с малявки взять? Взрослым Мика почему-то не доверяла.

Но слова «Я твоя мать…» будто сотню раз звучали от Оксаны и будто уже ничего не значили.

— И?

— Нам было бы неплохо сблизиться.

— Не думаю.

— Микелла…

— Я — Мика! О’кей? — она смяла листок, и чернила размазались.

— О’кей, — по щекам Оксаны покатились слёзы, и это было так знакомо, что Мике показалось, будто она всю жизнь за этим наблюдала.

Если очень часто произносить какое-то слово, оно непременно потеряет смысл. Превратится в звуки, которые уже сцепились с ежедневным потоком мысли настолько, что напрочь лишились образа.

Если часто про себя произносить чьё-то имя, то можно запросто обмануть мозг, и он решит, будто этот человек — часть твоей жизни.

Иван… Иван… Ваня… Иван Анатольевич.

Если всё время про себя это произносить, может выйти, что с тобой всюду ходит целый «настоящий человек».

Он бесплотен, как дух, невидим, ничего не делает.

Дух не принесёт тебе чай, не подаст сахар и не протянет руку, если поскользнёшься.

Но он будет с тобой говорить, он даст оценку всему, что с тобой происходит. И что бы ты ни делал, если очень постараться, станет связано с ним.

Всё, что я делала в течение дня, было связано с Иваном.

И даже когда он был рядом и мы молчали, я представляла, что мы говорим.

И было уютно.

И это всё от одного только поцелуя, который, кажется, вечность будет жечь мне губы, точно чёртово клеймо, которое и рада бы сбросить, но уже прикипела, как к части тела.

Мы ехали в больницу на перевязку в молчании, потому что Феня хотела слушать песню по радио. Она не была особенно музыкальным ребёнком и толком не знала, что именно ей нравится, но иногда, когда того требовали обстоятельства, вдруг заявляла, что играет её любимая песня, и потому всем лучше вести себя тихо.

Мы подчинялись.

И это было к лучшему.

Иван вёл машину сосредоточенно, не сводя глаз с дороги, а я была рада вернуться к своим мыслям. Они мне заменяли реальность.

Мысленно я уже давно продала душу дьяволу, а тело Ивану, и мне за это не было стыдно. Но только мысленно! Там же можно всё, верно?

Там я с удовольствием принимала его знаки внимания, сбегала на ночные прогулки и позволяла себя целовать снова и снова, а Оксана испарялась, будто её и нет. Она в моих мечтах сбегала с фитнес-инструктором, учителем танцев или поваром: в общем, все те мужчины, что становятся предметом страсти богатой дамочки в любовных романах.

И вот Оксана уходит, машет всем рукой и обещает навещать детей, а я очень рада за неё, и Иван рад, и все вообще рады. Оксана нас благословляет и садится в машину к своему фитнес-инструктору/повару/учителю танцев.

И жили все мы долго и счастливо. Конец.

Иван остановил машину, а я ещё какое-то время сидела, уставившись в окно, и продолжала думать о своём.

— Лиза? — он позвал меня, но не успела обернуться, как почувствовала прикосновение прохладных пальцев к своему плечу.

— Да?

— Приехали.

— Да, — сидящая на заднем сиденье Феня уставилась на меня так, будто я никогда в жизни не выпадала из реальности.

— Идём, — и я поспешно вышла из машины.

Перевязка оказалась процедурой конфиденциальной, и мы с Иваном снова застряли наедине, но худшее, что могло произойти — это беседа, а спасение от любой беседы — телефонный разговор.

Я прижала телефон к уху, предварительно разблокировав, чтобы светился, и выключив звук, чтобы не опозориться неожиданно вклинившимся в» разговор» посторонним вызовом, и ушла в дальний уголок.

Ребячество, конечно, но лучше неловкого молчания и уж точно лучше объяснений.

Я отчаянно не желала, чтобы передо мной за произошедшее извинялись или чтобы хоть слово про это обронили.

Это могло оставаться моим сном, ненастоящим эпизодом из моих дурных фантазий. Или даже миражом, вызванным… не знаю… опиумом или что там употребляют наркоманы?

— Вы меня избегаете? — он даже не дождался, когда я сделаю вид, что разговор окончен.

— Простите, у меня… — я стала неопределённо водить руками, мол говорю по телефону, чувак, некогда мне, но Иван покачал головой.

— Лиза, ну вы же вроде взрослая девушка… няня. А ведёте себя, как ребёнок. Вы ни с кем не разговариваете. У вас на экране какая-то чепуха.

Я отняла телефон от уха и вздохнула. И правда.