Значит, надо просто продышаться, решил он. И честно задышал как можно глубже, с шумом выдыхая и вдыхая. Так, ещё чуть-чуть… сколько времени-то, кстати? Мать его убьёт!

Он сунул было руку в карман куртки – глянуть время на телефоне, но карман был пуст. Алёхе стало дурно: он что, где-то выронил телефон? Вот за это его мать точно пришибет. И отчим тоже. Потому что это уже не просто потраченные деньги, к телефону еще и банковская карточка привязана...

Хотя, может, ему повезёт, и он отыщет свою пропажу в доме? Да, пока он там шатался, он вполне мог выронить телефон. Сейчас он вернётся…

Алёха шагнул назад, открыл низкую и показавшуюся ему на удивление тяжёлой дверь и оказался… нет, и вовсе не в подъезде.

Оказался он в довольно большой и невысокой комнате, больше всего напоминающей кабак с псевдосредневековым интерьером: здесь было несколько весьма грубо сколоченных столов, за одним из которых сидел какой-то человек, и лавок, и воняло дымом и какой-то пищей – Алёха никак не мог распознать, какой.

– Лошадей-то заведи, – услышал он и, резко обернувшись на голос, увидел невысокого плотного плешивого мужчину в не слишком чистой куртке тоже какого-то средневекового вида.

– Что? – переспросил Алёха, на всякий случай попятившись.

– Льёт там, говорю, – сказал мужик, кивнув на дверь. – Заводи лошадей в конюшню. Лампу не дам – чисть, пока ещё светло.

Псих, опасливо подумал Алёха. Или глюк? Он не знал, что хуже. Точно дом фенольный, решил он. Это же подумать страшно, как тут люди жили! Или дело в том, что дом начали рушить? Верней, не рушить, но ведь все же выехали? Хотя бред – какая разница-то? Может, просто тот газ скапливался в подъезде, и там давно никого не было, вот его и набралось так много, а он, Алёха, всё сдышал?

Так. Надо вспомнить, как он шёл… а, нет. Телефон. Где-то тут, возможно, есть его телефон. Алёха зажмурился, надеясь, что дурацкая галлюцинация рассеется, но она никуда не делась – напротив, даже стала ещё более явной, потому что мужик за столом вдруг гаркнул, обернувшись и сердито глядя на него:

– Тобеш! Ты какого лыра тут торчишь?

Алёха недоумевающе сморгнул. Мужик за столом был одет в какую-то странную куртку с блестящими пуговицами и был обладателем смешных тонких усов с длинными кончиками, загнутыми кверху.

– Если ваша милость желает, – сказал первый мужик, почесав плешь, – я всё сделаю как положено. И вычищу, и накормлю, всего за один арг.

– Обойдёшься, – отрезал второй мужик и снова посмотрел на Алёху. – Что стоишь? – спросил он раздражённо. – Займись лошадьми – или я тот арг, что стоил бы твой ужин, потрачу по-другому.

Алёхе стало жутко и одновременно с этим донельзя смешно. Вот это да, вот это он надышался! Интересно, почему он видит каких-то непонятных мужиков? И этот недокабак средневековый? Почему, к примеру, не драконов или роботов? А ведь он же даже не играл в последнее время на компе! Почти совсем! Сидел, писал диплом. Последние два дня. Что же он за неудачник-то такой, что ему даже галлюцинации показывают какие-то дебильные?

Он, кажется, издал коротенький смешок и, опять зажмурившись, потёр глаза и лицо руками, начисто забыв о том, что они, мягко говоря, не слишком чистые.

– Ваша милость, – услышал он голос первого мужика. – Мне кажется, ваш слуга немного… тронулся, ваша милость. Может, я…

– Ах, тронулся, – ответил второй голос. – Ничего – я сейчас его быстро подлечу, – что-то грохнуло и глухо зашуршало, раздалось быстро приближающееся позвякивание, а потом лицо и руки словно обожгло. – Ах ты, пархан бесов, – голос второго мужика дрожал от злости. Он с силой оторвал руки Алёхи от его лица и вновь ударил – больно, обжигающе, наотмашь, но не рукой, а чем-то, что держал в ней. Перчатка, что ли? Почему тогда так больно? – Иди. Займись. Лошадьми, – прошипел он не хуже физички в школе, которую Алёха, как и все его однокашники, боялся до икоты. – Или я не посмотрю на твоего отца и найду себе другого слугу. Живо! – он с лёгкостью сгрёб Алёху за воротник и, развернув, пинком буквально швырнул его к двери. Удар был такой силы, что Алёха буквально врезался в неё и услышал за спиной пренебрежительное: – Слуги. Нынче отыскать хорошего слугу не проще, чем лисицу во дворце.

Мужики расхохотались, а Алёха, кое-как нащупав ручку, схватился за неё, поддал всем телом и вывалился наружу, едва снова не угодив в лужу.

Дождь, кажется, лил ещё сильнее, и дневной свет быстро угасал, однако же его было пока достаточно, чтобы можно было получше разглядеть сарай. Тот был сложен из грубых серых камней всех форм и размеров, скреплённых светлым раствором, и даже не оштукатурен. Крыша же была… похоже, черепичной?

– Хватит, а? – жалобно попросил незнамо кого Алёха.

В ответ раздалось лишь лошадиное ржанье, в котором слышалась настойчивость и, кажется, насмешка.

И тут Алёха ясно понял, что дело не в феноле. Какой там фенол! В конце концов, люди в доме жили десятилетиями, а если и попадали в дурку, то явно по другому поводу. Нет, тут что-то другое. Тут… Может, на него там что-то рухнуло? Балка? Или, может быть, плита? Или вообще весь дом целиком? Скорее всего, его как раз обрушили, пока Алёха был там, и он умер вместе с домом… в смысле, просто умер – и не помнит? А это… Это… Алёха читал что-то о том, что в тот момент, когда умирает мозг, он может создавать всякие картинки – типа, оттуда все эти рассказы про сияющие коридоры и так далее.

То есть вот сейчас, вот именно сейчас он там умирает – погребённый под развалинами дома. А когда умрёт – то всё закончится и…

«Зато диплом не делать», – вдруг сообразил Алёха.

Точно. Ни диплом не делать, ни работу не искать. Да это ж здорово! Ему совсем не больно, ему даже интересно! А когда он окончательно умрёт, ему вообще станет всё равно.

От этих мыслей Алёха даже повеселел. А что, не всё так плохо! И мать не одна останется – у неё есть Бенька и Сергей. Поплачет, наверно. Но зато не разочаруется! И так и не узнает, что её старший сын – бездарность.

И на защите не позориться. И занятую тысячу не отдавать. Хотя нехорошо, конечно, ну да ничего – у Женьки она не последняя.

Но досадно, что у него такое идиотское… как это называется-то? Предсмертье? Да, наверное, если он находится в процессе умирания, оно и есть. Дурацкое какое-то. И дождь этот – вот будто бы нельзя было показать что поприятнее!

Дождь был, кстати, холодный, и Алёхина куртка уже начинала промокать, а уж его волосы и вовсе свисали на лицо сосульками, по которым сбегали струйки стылой воды.

Стоп.

Сосульками?

Алёха торопливо схватился за голову и, ощупав её, ощутил под пальцами довольно длинные – не до плеч, конечно, но куда длиннее его собственных волосы. Да ещё и жёсткие какие-то… что происходит? Сейчас его мозг покроет его шерстью на прощанье?

Передёрнувшись, Алёха вытянул вперёд руки и недоверчиво уставился на них. Нет, они не были покрыты шерстью – они просто были… не его. Совершенно точно! Это были абсолютно чужие руки – широкие, с короткими мощными пальцами и квадратными ногтями. Весьма грязные и, как говорят, натруженные – с плотными мозолями на ладонях у их основания и возле пальцев.

– Это чего? – зачем-то вслух прошептал Алёха.

Фу, какой же мерзкий у него голос!

Дверь сарая распахнулась, и в неярком прямоугольнике света возник тёмный человеческий силуэт. Что-то свистнуло, и на плечи Алёхи обрушилось… нечто – он не понял, что это такое, но удар вышел тяжёлым и пугающе болезненным.

– Я тебе сказал, лентяй бесов – займись лошадьми! Сказал или нет? – мужской голос звенел от ярости. Свист повторился, и второй удар, от которого Алёха попытался прикрыться руками, что оказалось крайне неудачной идеей, едва не опрокинул его на землю.

– Да ты что, сдурел? – выговорил, наконец, Алёха, скуля от яркой, жгучей боли и пятясь назад – опять в лужу, но сейчас это было неважно. – Псих… Я сейчас полицию...

– Ты как разговариваешь, лит?! – взвился мужик. – Головой стал скорбен? Так я вылечу тебя сейчас не хуже мага!