Вот она, лестница.

Еще вниз…

До следующей галереи.

Вот по этой ходили. Часто. Металл зачищен до блеска.

Лестница. Земля.

Стометровка с препятствиями.

Ворота. Очень темно.

Женя, стой! Яков Ви!..

Поздно. От тьмы отделяется сгусток. У него две короткие толстые ноги, две руки ниже колен, он очень сутул, голова опущена к груди. Похоже, он отлит из чугуна, отлит очень грубо, приблизительно… Коломиец в прыжке бьет его ногой, попадает под взмах длинной руки и отлетает далеко в сторону, а монстр разворачивается, и тут все начинает происходить очень медленно. Брюс пробует творить инкантаментум, но колени его подламываются, и он медленно клонится вперед. Гусар тормозит свой бег, упав на задницу и упираясь передними лапами. Его заносит и валит набок. Николай Степанович меняет магазин своего автомата, поднимает легкую игрушку на уровень глаз, но вылетает Тигран и оказывается впереди, он заслоняет командира, и теперь надо сделать шаг вправо и вновь прицелиться. Б-бу-у-у… – говорит автомат внушительно, затвор откатывается, выплывает и медленно кувыркается зеленая гильза, оставляя дымок. Затвор возвращается, а пуля долетает до груди монстра и высекает неяркую длинную искру. Б-бу-у-у… – плывет вторая гильза, мучительно напоминая цирк в невесомости. За полетом этой пули Николай Степанович следит с особым интересом. Вот она врезается в темный металл, рождая кольцевую волну, вот тонет в груди… В каждой пуле четверть грамма ксериона и грамм ртути. И сейчас мы узнаем, верны ли были предположения…

Серебристый блеск возникает там, куда ударила пуля, пятнышко растет… Третья, четвертая, пятая пули попадают в цель. Им не пролететь мимо, потому что монстр уже рядом. Взмах руки… нет. Это происходит почти мгновенно: темно-серый цвет сменяется серебристым, волнисто-мерцающим, так плавится свинец, и вот уже все: огромная лужа ртути, в ней что-то дергается, старается собраться и встать – никогда.

Коломиец, кряхтя, перекатывается через бок, встает на четвереньки… Время уже идет в прежнем темпе, и надо спешить.

Брюс неподвижен.

– Баро-он!!! – И эхо: онн… онн… – Барон, где вы?!

– Ну, здесь я, – голос сверху. – Зачем шуметь-то, когда уже все?

Если ксерион бросить в расплавленную медь, получится серебро. Если в серебро, то – золото. Если в никель, то палладий. Если в палладий, то платина… Из ртути получается эпи-ртуть, которая разрушает кристаллическую решетку любого металла. Природный уран становится эпи-ураном, элементом с атомным весом 333, обладающим интересной способностью: он распадается практически без излучения. Энергия ядерного распада уносится протонами, которые тормозятся в толще металла и обращают ее в тепло. Это тот самый «симпатический уголь», о котором писал Альберт Великий, что два грана его всю зиму могут отапливать келью мудреца.

В подземелье «белой башни» собрано было триста тонн урана. Сверху, с решетчатого трапа, видно было, как там, далеко внизу, разгораются пять маленьких красных звездочек.

– Зачем вы это сделали, барон? – потрясенно произнес Николай Степанович.

Зеботтендорф стоял на том же трапе, шагах в пяти. С другой стороны к нему приближались Коломиец и Василий. Барон обернулся, поднял руку:

– Ни с места! Иначе…

Николай Степанович чуть продвинулся вперед. Рядом дышал Гусар.

– Ни с места. И вы, Николас, тоже. Неужели вы так до сих пор ничего и не поняли в происходящем? Борьба огня и льда достигла апогея, и вот сейчас мы присутствуем при кульминации: в центре ледяной пустыни вспыхивает новое солнце! Миру карликов приходит конец, приходит простая смерть, и – рождаются гиганты! Именно они станут равны богам древности, именно они станут богами обновленного мира!..

– Значит, бедняга Каин рубил дрова совсем для другого костра?

– Он был наивен, как вы. Еще наивнее вас. Его можно было заставить поверить во все что угодно.

– А родоначальник гигантов, как я понимаю, – именно вы, барон?

– Вот это вы понимаете исключительно верно.

– Но, насколько я знаю, вы – последний рах на планете.

– Никогда не произносите этого мерзкого слова! Так нас звали проклятые ящерицы. Да, я единственный. Но, сгорев в этом пламени, я рассеюсь по всему миру – и тысячи подобных мне родятся, как родились воины из зубов дракона!..

Звездочки внизу уже слились в неровное огненное пятно. Явственно ощущался жар.

– Скажите, Рудольф, а зачем вам на самом деле нужен был тетраграмматон? Ведь не для того же только, чтобы оживлять железных болванов?

– Конечно, не для того. Но вам, Николас, эти знания уже ни к чему. Через полчаса в округе будет чересчур жарко.

– Тогда не скажете ли вы мне, дорогой барон, – голос Николая Степановича чуть подрагивал, – почему некий известный вам пергамент следовало сжечь именно в зеленом пламени?

– Что?!

Николай Степанович опустил руку в карман. Барон подался вперед, а за его спиной пригнулся, готовясь прыгнуть, Коломиец. И Гусар прижал уши, припал вперед и перебрал лапами, ища точку опоры.

– Вот! – и Николай Степанович поднял над головой фальшфейер с обмотанным вокруг него пергаментом. – Именно зеленое пламя…

– Неееет!!! – Вопль Зеботтендорфа отшвырнул назад и его, и Гусара. – Неее…

Николай Степанович рванул шнур. По-змеиному зашипел огонь.

Звук, издаваемый бароном, уже ничем не напоминал голос человека. И лицо его преобразилось: челюсть выступила вперед, глаза сузились… Пальто лопнуло под напором бугристых плеч. Огромные лапищи – белые, будто восковые, с тугими напряженными венами – потянулись к шипящему огню. Николай Степанович отступил на шаг – и тут одновременно метнулись к вырастающему гиганту Коломиец и Гусар. Коломиец обхватил его за каменную шею, Гусар клещом повис на руке. Гигант схватил его другой лапой поперек туловища, рванул…

Трап не выдержал тяжести. Секция его, на которой шла борьба, просела со стоном, и через секунду оборвались держащие ее стропы. Настил позади гиганта лопнул. Свободной рукой гигант успел ухватиться за поперечину еще держащейся секции. Гусар, полумертвый, не разжимал зубов. Коломиец, левой обхватив гиганта за шею, правой наносил страшные удары в висок. Гигант, не обращая на это внимания, медленно подтянулся…

Николай Степанович успел отступить, когда лопнула еще одна пара строп. Трап закачался, заплясал, заходил ходуном. Фальшфайер догорал. Вонь сгоревшей кожи окутала все вокруг.

Гигант вновь подтянулся…

Маленькие глазки его, красные от напряжения, пылающие, смотрели с такой дикой злобой, что подкашивались ноги.

Николай Степанович бросил догорающий фальшфейер вниз. Там набирало силу белое пламя.

Второй рукой, на которой безвольно болтался Гусар, гигант ухватился за планку болтающегося настила. Но, видимо, Гусар что-то пережал, перекусил ему, потому что пальцы сгибались плохо.

– Женя, руку!!!

Не слышит…

Тигран упал на настил, дотянулся до загривка Гусара. Вцепился мертво.

– Женя!!!

Понял наконец. Оперся о затылок гиганта, подтянулся и встал коленями ему на плечи. Рука Коломийца впечаталась в поперечину – как раз между восковыми лапищами, маленькая, как ручка ребенка.

– Зачем вы это сделали, Николас? – сказал гигант голосом барона. – Теперь-то уж точно никто не сможет помешать ящерам возродиться…

– Их давно нет.

– Это вы знаете только с их же слов… Прощайте, глупец. До очень скорой встречи.

И он разжал пальцы.

Но, падая, гигант схватил Коломийца за ногу.

Миг длилось борение. Николай Степанович держал Коломийца за стальное запястье, понимая, что его слабые силы вряд ли что решают. Запрокинутое лицо висящего побагровело. Потом что-то затрещало, Коломиец заорал неслышно… а потом был какой-то провал. Долгий-долгий провал.

…Коломиец лежал на настиле, огромный и черный, как выброшенный из моря кит. Рядом сидел Тигран и плакал, сжимая в руке клок белой шерсти. Остолбеневший Василий смотрел на них через пропасть. Из глубины поднимался дым.