– Бригадефюрер, я говорил не это! Я всего лишь сказал, что вся свежая пингвинья печень уходит в рацион героев последнего шага. Да, у них наблюдаются признаки цинги, но в начальной стадии.

– Проводите-ка меня к ним. Я хочу лично убедиться в том, что вы мне сказали. А заодно – и вручить каждому по лимону.

– Слушаюсь, бригадефюрер! Но…

– Вас туда не пустят, хотите вы сказать?

– Так точно.

– Это просто смешно. Покажите-ка мне на плане, где они располагаются.

Везение не длится вечно…

Герои последнего шага открыли огонь первыми. Сержанта зацепило в бок, и сейчас он скрипел зубами, пока Филя немилосердно его перебинтовывал. Еще один морпех окривел на левый глаз, что не мешало ему целиться. Флеминга оцарапало в трех местах. И только несчастный синолог, специалист по пингвиньему мясу, лежал под стенкой с почти бескровной дырочкой во лбу.

Команду «Возмездие» положили всю, до последнего человека, и это было плохо. Ибо покоящиеся в бетонных гнездах серые цилиндры размером со стандартную бочку для горючего требовали какого-то особого обращения. Ключа, команды, заклинания. Чего-то еще. Их было тринадцать, по числу героев. Имело ли это какое-то значение, не знаю.

Одного из них я вспомнил. Тот маленький астральный разведчик, засекший в сорок втором лагерь для шаманов на острове Ольхон посреди Байкала. Спецобъект под скромным названием «Лагпункт-666». Какое роскошное чучело Паулюса там стояло…

Для обороны бункер был приспособлен идеально. Но пока нас никто не штурмовал. Видимо, на поверхности тоже что-то происходило…

Происходило вот что: полузатонувший «Грант» вывалил за борт все шлюпки и плоты, экипаж и морская пехота погрузились на них и направились к берегу. На берегу же из замаскированного эллинга выползли два танка и приготовились стрелять. С двух самолетов сбросили белые маскировочные чехлы и начали прогревать моторы. Это были истребители-бомбардировщики «фокке-вульф». Все это капрал Андервуд наблюдал с растущей тревогой. У него был пулемет с хорошим запасом патронов и несколько противотанковых гранат. Он трезво понимал, что, обнаружив себя, продержится недолго. Следовало решить, как лучше себя потратить.

Он связался с эсминцем и предупредил относительно танков и авиации. Там ответили, что и сами не слепые. После чего капрал засунул рацию в снег, установил пулемет на нарты и по возможности незаметно, прячась за застругами, направился к концу взлетной полосы.

Он лежал и видел, как в трехстах метрах от него к «фокке-вульфам» подвешивали бомбы. Потом в кабины забрались летчики, фонари закрылись, и обе машины вырулили на старт. Пилоты были опытные, полоса широкая, самолеты пошли на взлет парой. Андервуд помолился и припал к пулемету…

Ведущий даже не оторвался от полосы: задрал хвост, задымил и порулил куда-то в сторону, в заструги. Там он и обрел покой. Ведомый успел поднять машину в воздух, но из полусотни пуль, всаженных Андервудом почти в упор, штук двадцать оказались счастливыми… Самолет завис над полосой, развернулся вокруг оси и опрокинулся на спину – метрах в ста от капрала. Бомбы, к счастью, не взорвались.

Собаки понесли. Эскимосские лайки показали себя как добрые боевые кони, прошедшие Тридцатилетнюю войну. У капрала осталась одна забота: не отцепиться от нарт…

Позади взлетали тонны ледяной крошки: корабельные четырехдюймовки нащупывали танки.

Мы этого не знали и знать не могли. Предполагать же следовало самое худшее.

Зазуммерил телефон. Я поднял трубку. От нее непонятно и кисло воняло. Запах напоминал почему-то о Париже. Старом до-еще-той-войны Париже.

– Первый и Второй – в ангар, – сказали в трубке. – Первый и Второй. Поздравляю вас!

– Спасибо, – сказал я. – Первый и Второй. Понял.

– Победы вам, герои!

– Что наверху? – спросил я, но мой собеседник уже отключился.

И тут же загудели электромоторы. Стальная дверь начала раздвигаться.

А мы-то думали, что открыть ее можно только изнутри…

Сейчас все может кончиться.

Морпехи навели стволы.

Тупая морда маленького оранжевого локомотива просунулась в проем. За ним втянулись две порожние платформы.

Машинист в зеленом комбинезоне поднял руки. Впрочем, Филя к таким условностям относился легко…

– Что вы собираетесь делать, Бонд? – спросил Флеминг, когда увидел, что я присматриваюсь к управлению локомотивом.

– Нам приказали быть в ангаре, – сказал я. – А для немцев приказ – дело святое.

– Но как же?..

– Ян, остаетесь старшим. В крайнем случае, если уж совсем не повезет – держитесь до последнего. Пока что лучше ничего не трогать, особенно эти штуковины. Кнопки тоже лучше не нажимать. Кроме вот этой, видите: «Блокировка дверей»? Когда мы уедем…

– Зачем?

– Да как вам сказать… Надо же выяснить, что здесь происходит. В жизни немцы значительно умнее, чем в голливудских и советских фильмах.

– А в английских фильмах немцы, наоборот, очень умные, – сказал Флеминг. – И что из этого следует?

– Следует то, что вам надлежит сидеть тихо, но не позволять себя убить. Вы еще понадобитесь человечеству.

– Я уже замечал, что вы изумительно уходите от ответов.

– Да? Странно… Господи, Ян, мы в окружении, а в окружении есть лишь две тактики: не обнаруживать себя до последнего или появляться ниоткуда. Но второе требует специфического опыта. У меня он есть.

– Слушайте, Бонд… Допустим, мы будем сидеть очень тихо… и все-таки нас здесь нащупают. Должны нащупать. И мы будем держаться… сколько? Допустим, у врага не будет новых сюрпризов для нас… – он кивнул на дверь, в которую въехал маленький поезд. – Но патроны имеют свойство рано или поздно кончаться…

Я помолчал. Флеминг был прав.

– Я не могу отдать вам прямой приказ, Ян. Судя по всему, эти штуки, – я показал на уложенные в гнезда металлические чушки, – и есть то самое сверхоружие. Атомные бомбы, может быть.

– Значит, штурм будет жесточайшим… Что мне с ними делать? Есть ли способ их… испортить? Взорвать?

– Не знаю, Ян. Но постараюсь узнать. Остальное – на ваше усмотрение.

– Бонд! Вы не должны… в такой ответственный момент…

– При возвращении я постучу вот так, – я показал: тук, тук, тук-тук.

Нас вывезло в длинный низкий ангар, где в два ряда, носами навстречу друг другу, стояли небольшие безмоторные самолеты странной формы. На спине каждого, ближе к хвосту, лежали толстые трубы.

– Мать моя женщина… – тихо сказал Филя. – Так это же «фау-1». Мы их в Пенемюнде сотни две целыми взяли.

– Которыми Лондон обстреливали? – решил уточнить я.

– Так точно.

Я внезапно понял, что мы говорим по-русски. Пока ехали, Филя отчитывался о своем боевом пути в стиле американской казармы, а тут – на тебе…

– Конь в пальто скачет, – объявил Филя.

Между самолетами неслось нечто в комбинезоне и с черным от машинной грязи лицом.

– Я приказал что? Я приказал прибыть Первому и Второму, гром, молния и четыре свиньи вам в жопу! Вы кто такие?

Я поднялся с сиденья и одним движением плеча скинул плащ.

Явление генеральского мундира по эффекту могло быть сравнимо разве что с ударом конского копыта в лоб. Существо в комбинезоне повисло в воздухе, хватаясь не то за кобуру, не то за сердце.

– Болван, – сказал я. – Нет, вы хуже болвана: вы паникер. Вы намеревались израсходовать оружие возмездия на отражение мелкой неприятельской атаки. Расстрелять, – кивнул я Филе.

Как-то очень внезапно мы оказались в молчаливом полукольце людей в таких же грязных комбинезонах и с понурыми физиономиями давно и безнадежно бастующих английских шахтеров.

– Я… исполнял приказание… – выдавил из себя приговоренный.

– Нюрнбергский трибунал признал, что исполнение преступного приказа не является смягчающим обстоятельством для подчиненного, – сказал я. – Всем разойтись по местам. Унтершарфюрер, исполняйте.