— Это не так, — сказал он с улыбкой. — Это, чёрт возьми, не так.

И это, по его мнению, был дружеский разговор? Я уже мысленно планировала принять ледяной душ, чтобы потушить весь тот огонь, разгоревшийся у меня внутри.

— Так что, друзья? — спросил он, его тон был таким ровным и взвешенным, каким я никогда его не слышала.

Ему понравилась эта идея. Значит, она должна была нравиться и мне.

Тем более что это была моя идея.

Набравшись смелости, я улыбнулась ему и сказала:

— Да, друзья.

Он поднял руки, приготовив их для объятия.

— По такому поводу следует обняться. Чтобы официально всё закрепить.

Из меня вырвался смех, когда я услышала его дурацкое предложение. Я подошла ближе и позволила ему прижать меня к его крепкой и сильной груди. Мы прижались друг к другу, крепко обхватив друг друга руками, и я не была уверена, что мы вообще были готовы прервать это объятие.

Моя голова лежала там, где билось его сердце, спокойно и ровно. Я не знала, мог ли он слышать моё сердце, ритм которого не был таким же ровным. Моё сердце словно участвовало в конном забеге у меня в груди, и собиралось выиграть его. На нём сидел маленький жокей и подгонял его, разрывая на куски, стараясь двигаться только вперёд и не оглядываться назад.

Когда я попыталась оторваться от Кая, он сжал меня ещё сильнее. Я не смогла сдержать слёз, которые норовили вырваться сквозь мои закрытые веки. Боже, это было великолепно. Лучше, чем раньше. Он был не просто более здоровой версией мужчины, которого я любила когда-то давно, он был тем самым мужчиной, которого я когда-то любила. Я хотела раствориться в нём и в то же время сбежать от него.

"Ты никогда не чувствовала такого с Адамом", — прошипел мерзкий голосок где-то у меня в голове.

"С Адамом всё только началось, — прорычала я в ответ. — Всё ещё может получиться. Когда-нибудь я могу почувствовать то же и с ним".

Голос в моей голове не ответил. Ему и не надо было. Он знал, что это была ложь. С Адамом, или любым другим мужчиной, я никогда бы не почувствовала себя так же. Как дома. Как будто моё сердце, моя душа и моё счастье заключались в одном этом человеке.

Но никто из мужчин не смог бы причинить мне такую боль, как это мог сделать Кай.

Никто из мужчин никогда не делал мне так больно, как это сделал Кай.

Но никто из мужчин также не стал бы и не смог бы исцелять, любить и обнимать меня так, как это делал он.

Откашлявшись и засунув свои слёзы подальше, я выпрямилась и, прервав объятие, сделала шаг назад, хотя и недалеко.

— Друзья, — прошептала я, стараясь придать сил своему голосу. — Видишь, как это здорово.

Его улыбка была коварной и заговорщической.

— Это, и правда, здорово.

И тут открылась раздвижная французская дверь, и Бреннан вошёл в атмосферу ночного воздуха, напомнив нам, что мы были совсем не одни.

— Готов? У нас самолёт рано утром. И тебе надо подготовиться к завтрашнему вечернему выступлению.

Он кивнул, всё ещё смотря на меня.

— Я готов.

И когда он не пошевелился, Бреннан спросил:

— Хорошо, так мы уже можем пойти?

Кай засмеялся.

— Да, — он прошёл мимо меня, намеренно задев мои пальцы своими. — Я напишу тебе по поводу нашей следующей встречи, ладно?

— Хорошо.

Его низкий смех остался со мной, когда он вышел вместе с Бреннаном.

— Хорошо, — эхом отозвался он, и я была уверена в том, что это слово никогда прежде не использовалось для того, чтобы заключить сделку с дьяволом.

Но в моём случае случилось именно это.

Кай Портер был дьяволом, который вернулся в мою жизнь и попросил меня отдать ему свою душу, чтобы он мог делать с ней всё, что ему заблагорассудится.

А я была идиоткой, потому что согласилась на это.

Ну, что ж, хорошо. 

Я сидела за пианино у себя в квартире и наигрывала какие-то ничего не значащие мелодии. Предполагалось, что я поработаю над песней, которую должны были сочинить мы с Каем, но я не могла заставить себя сосредоточиться.

Теперь, когда я настроила своё сознание на сочинительство, я не могла уже остановить поток творческой энергии, который ожил во мне.

К чёрту работу. К чёрту договоренности и обязательства. Я просто хотела сочинять, сочинять, сочинять.

И было неважно, хорошо ли у меня получается. И что моему голосу явно не доставало серьёзных кардио-тренировок. Боже, я была крайне не в голосе. Я просто доставала звук, который был похоронен глубоко внутри меня, и пыталась оживить его, выпустив в открытое пространство.

Чёрт, как я жила без этого все эти пять лет?

Прошло уже две недели с нашего ужина и примирения с Каем, а он так и не появлялся в Канзас-Сити. Он часто писал мне, и мы несколько раз говорили по телефону, но все эти разговоры вращались вокруг песни.

Хотя мне было не на что жаловаться. Тем более, когда мы наконец-то во всём разобрались и могли работать вместе, а не ненавидеть друг друга. И не пытаться убить.

Хотя, вероятно, сегодня вечером я могла бы проверить свои домыслы. Ему в кои-то веки удалось найти свободные двадцать четыре часа, и он собирался провести их в Канзас-Сити. Группа уже добралась до Денвера, а потом и до Сент-Луиса, где её участники должны были провести один день дома, а затем собирались завершить свой тур в Колумбусе. Завтра вечером, перед тем как они должны были отправиться в свой канадский этап тура, он собирался снова встретиться с парнями.

И всего от одной мысли об этом меня накрывало усталостью.

Но в тоже время я грустила. Было что-то такое в атмосфере туров, что я любила. Вероятно, это означало, что я была сумасшедшей. Но было нечто такое в том, чтобы играть для одичавшей толпы, в этой безумной и наэлектризованной атмосфере, что зажигало меня изнутри.

И я по-настоящему очень сильно скучала, стоило мне разрешить себе подумать об этом.

Звонок домофона заверещал на всю квартиру, и я чуть не упала с банкетки. Я схватилась за белый деревянный корпус своего пианино, пока костяшки моих пальцев не стали такими же белыми.

Я не должна была так нервничать. Нервничать из-за написания песни. Нервничать из-за новой встречи с Каем. Нервничать из-за того, чем могла обернуться наша дружба.

Мне было на удивление легко переписываться с ним и разговаривать по телефону. Особенно, когда мы оба были слишком заняты, чтобы делать это часто.

Но теперь он был здесь. В моей квартире. И мне надо было каким-то образом с ним разговаривать, сочинять музыку и находиться рядом.

Моё сердце начало подготовку к триатлону у меня в груди.

Домофон снова зазвонил, и я рванула на другой конец комнаты, чтобы он не начал звонить в третий раз.

— Поднимайся, — сказала я в микрофон.

Открыв дверь, я начала просчитывать, хватит ли мне времени добежать до ванной комнаты и убедиться в том, что мои волосы не слишком растрёпаны. Они были распущены и лежали кудрями, плюс влажный летний воздух распушил их, так что они, вероятно, походили на некое подобие клоунского парика.

Я запустила руку в волосы и попыталась уложить их, чтобы они снова легли кудрявыми волнами. На мне были шорты, которые я забраковала в прошлый раз, когда он был у меня, не став обращать внимание на его слова: "Мне понравились шорты". Я надела их не для него. Я надела их для себя.

Это были мои любимые шорты.

Всё это время дверь оставалась открытой, и я осознала, что просто стояла и ждала его, как полная дура. Мне надо было чем-то занять себя.

Его лицо расплылось в широкой улыбке, когда он увидел меня, стоящую у двери. Но, Боже мой, как же мне было больно смотреть на него. И почему ему было позволено быть таким красивым? Его борода была коротко пострижена — почти полностью сбрита — так что от неё остались только лёгкая щетина и тени. Его голубые глаза, смотрящие из-под растрёпанных тёмных волос, пронзали мою душу. Голубая футболка с V-образным вырезом и серые шорты придавали ему совершенно другой вид, чем тот, к которому я привыкла. И хуже всего то, что на нём были сандалии.