Я понимал, что ненадолго: день, самое большее два. Если совсем не повезет, то и меньше. Потом ко мне будут приняты меры. За это время я должен получить максимум звуковой информации извне. И на основании полученной информации понять, как действовать дальше.

Мои рассуждения были просты: роботы-надзиратели — аккуратные тупые служаки. Инфос не вмешивается в управление ими только за ненадобностью. Роботы и без него справляются. Поправка: справляются в штатных ситуациях. А как они поведут себя в нештатной? В такой, где им самим придется принимать решение?

Неясно, сами они будут принимать его или обратятся к Инфосу, но, возможно, им понадобится некоторое время — наверное, секунда-другая, не больше — на осмысление ситуации и выбор линии поведения. Одна-две секунды — это ужасно мало, но я не вправе рассчитывать на большее.

В первый же день я услышал звук садящегося флаера. Его маршевый двигатель так выл на реверсе тяги, что спутать этот вой с любым другим звуком было невозможно. Вскоре вой смолк и возобновился спустя примерно полчаса. Кружка и настороженное ухо дали мне понять: теперь флаер улетает прочь. Вот его уже и не слышно…

На следующий день примерно в то же время (попробуйте-ка сами оценить с приемлемой точностью временной промежуток, равный суткам, без часов, а я на вас посмотрю) вой двигателя повторился. Ура! — меня не перевели в другую камеру и не усилили звукоизоляцию, так что я сумел услышать флаер и на третий день, опять примерно в то же время. Больше не рисковал, приняв за истину правдоподобную гипотезу: флаер прибывает ежедневно в одно и то же время. Вероятно, привозит продовольствие. Почему я не слышал и не видел его раньше?

Ответ был прост: когда я занимался копанием ям, как раз в это время меня водили на обед. Когда же меня заперли, я, естественно, ничего не слышал, а время санобработки не совпадало с прибытием флаера. Похоже, он появлялся уже после того, как меня водворяли обратно в камеру.

И правильно: лишние впечатления каторжанам решительно ни к чему.

Дождавшись — ох, как мучительно медленно тянулись дни! — следующего выхода на помывку, я нарочито медлил покинуть камеру, изображая, будто ослеплен ярким солнцем, вследствие чего получил от робота легкий разряд тока. Как водится, взвизгнул и подпрыгнул, что было несложно. Некоторым полезным действиям приходится долго учиться, а иные получаются сами собой, и стараться не надо.

Я трижды споткнулся на пути в помывочную — всякий раз робот угрожающе гудел и шевелил разрядником. Восстановив равновесие, я изображал испуг и делал жесты, понятные даже роботу: иду, мол, иду куда предписано, режим содержания нарушать не смею. Ну что тут поделаешь, если я ослаб? Тащусь, спотыкаюсь, но ведь иду…

Вряд ли я выгадал больше минуты. Ох, мало!

В помывочной я нарочито долго раздевался, а после душа изобразил, будто мне в ухо попала вода, и неуклюже запрыгал на одной ноге. Робот ждал. Я дольше обычного задержался под струями горячего воздуха и разыграл целую комедию с одеванием: для начала перепутал рубашку со штанами, затем надел штаны задом наперед — словом, весьма старательно изображал пришибленного и заторможенного. Ту же роль я сыграл и при стрижке ногтей. Надзиратель терпел эти выходки, время от времени коротко и сердито жужжа сервомоторами. Сколько времени я выгадал — минут пять, наверное? Мало! Мало!

Назад я тащился столь медленно, что робот вновь угостил меня разрядом, и тут уж я не сплоховал: коротко вскрикнул, потом как бы задохнулся, начал шататься, царапать ногтями грудь и в довершение всего рухнул на бетон, да так неловко, что расшиб скулу. На робота я не смотрел, но слышал, как он жужжит надо мной, словно мелкое и волосатое земное животное шмель. Жужжи, жужжи… Я страдальчески вытянулся, затем судорожно подобрал под живот колени и замер. Правой саднящей скуле было тепло: наверное, по бетону понемногу разливалась кровь.

И тут я получил такой разряд, что и в самом деле едва не отправился на тот свет. Вспышка боли превзошла все, что я испытывал до сих пор. Надзиратели знали, как обращаться с симулянтами, а если у каторжанина однажды случится реальный сердечный припадок и разряд добьет его — ну что ж, значит, судьба у бедолаги такая.

Волей-неволей я взгромоздился на ноги — глаза безумны, рот перекошен, всего трясет. Тот, кто придумал электричество, не ведал, что творит, а изобретатель разрядника был просто большой сволочью. Я ждал еще одного тычка разрядником, прекрасно понимая, что не успею ни увернуться, ни отпрыгнуть. Надзиратель, однако, не шевелился. Даже не жужжал. А, вот оно что!.. Я глубоко вздохнул, и картина мира вновь обрела цвет и объемность. По ровному бетону ко мне шустро катил робот-фельдшер.

А еще спустя минуты три-четыре — киберэскулап, первым делом удостоверившись в том, что мое сердце в порядке, едва-едва успел промыть мою рассеченную скулу, опрыскать ее каким-то гелем и налепить пластырь — я услыхал в небе знакомый звук. Через минуту — меня еще не успели отконвоировать в камеру — на площадку опустился носатый грузовой флаер типа «Тукан», мало того, что знакомый мне и несложный в управлении, так еще и пилотируемый человеком! Моложавый пилот спрыгнул на бетон, сладко потянулся всем телом и спрятался от палящего солнца в тень машины. Я так удивился, что едва не схлопотал еще один электрический удар. Спохватившись, добрел до камеры, не забывая, впрочем, приволакивать ногу, якобы ушибленную при падении, и не оборачиваясь в сторону флаера.

Теперь я знал ровно столько, сколько нужно знать для побега.

Если предыдущая декада тянулась мучительно долго, то теперь время как будто остановилось. Десять дней! Это безумно много, если нечем заняться. А я не мог даже укреплять мышцы, чтобы не заронить подозрение в тех, кто за мной наблюдает. Больной так больной, слабый так слабый. И я целыми днями валялся на койке, развлекаясь лишь тем, что поочередно напрягал те или иные группы мышц. Паллиатив, но лучше, чем валяться просто так.

Все равно в голову лезли дурные мысли. На десятый день я себя просто извел: а что если сегодня меня не поведут на помывку? Или поведут, но не в то время, какое мне нужно? Не самые лучшие размышления для того, кому в точно выбранный момент надо действовать расчетливо и хладнокровно.

Я даже усомнился: а точно ли сегодня десятый день? Не ошибся ли я в подсчете? Глупее арифметической ошибки были только мои сомнения, я понимал это и все равно сомневался.

Тут не захочешь, а позавидуешь Инфосу, по определению лишенному человеческой психологии!

В конце концов я сумел заставить себя выбросить дурь из головы. Не спрашивайте, чего это мне стоило. Кроме того, мне нужно было продумать новую линию поведения. Не повторять же старые фокусы!

Робот-надзиратель застал меня сидящим на унитазе. Как известно, это занятие требует времени и сосредоточенности. Роботу это тоже было известно, так что он не стал мне мешать, лишь потрескивал разрядником. Да иду уже, иду, только штаны надену, прояви еще чуть-чуть терпения, железяка…

Наверное, мне удалось выиграть минуты две. Возня с якобы неподатливой застежкой на ботинке — еще полминуты. Мало.

Больше всего я боялся, что как раз на эти две с половиной минуты мне сократят время помывки. Или даже на три, учитывая, что по дороге я опять спотыкался и не развивал должной скорости.

Обошлось. Как легко догадаться, в помывочной я тоже никуда не спешил, а когда мое тело перестали массировать турбореактивные струи, начал вопить, что мне-де нужно больше воды и что я не хочу превращаться в питательный субстрат для вшей и всяких там нимфозорий. Реактивной воды я не выпросил, не получил и спокойной, но выгадал, наверное, еще минуту или полторы.

Недостаточно.

Упереться и не идти? Сесть на пол? Надзиратель мне выпишет такую дозу электрошока, что я стану ни на что не годен, если вообще останусь жив. Симулировать сумасшествие? Будет тот же результат.

Одеваясь и обуваясь, я сумел выиграть еще минуту. Ох, мало…