Я поблагодарил, отослал девчушку и налег на еду. На ром тоже. Жизнь была хороша, во-первых, потому что она жизнь, а во-вторых, потому что бутылка была — в данный момент и ненадолго — полна.

Солнце уже нырнуло в океан, и немедленно, как на Земле бывает только в тропиках, зажглись звезды — мутные у горизонта и колюче-яркие в зените. Я погрозил им кулаком. К тому моменту, когда Джоанна вышла из дома проведать меня, рома в бутылке убавилось на треть. Попытки жены уговорить меня прекратить пикник на природе и налакаться дома, раз уж мне этого непременно хочется, оказались недолгими — наткнувшись на отказ, Джоанна рассудила, что мне необходима разрядка. Правильно в общем-то рассудила. И хорошо сделала, что оставила меня в покое.

В покое? Не был я в покое. Я был в бешенстве, и оно только росло с каждым новым глотком. Рудольф отказался от борьбы? Черт с ним, — но я-то, я-то! Снова один. Сопротивление мне не помощник, оно завязано на Рудольфа и теперь, надо полагать, сдуется, как и он. Кроме, возможно, отдельных упрямцев, ничего не решающих. Да и не найдут они меня, а я — их. А с Микой я встречусь, только если опять попаду в ту же психушку и притом в ту же палату. Что вряд ли. Джоанна? Нет. Ей не понять. Такие женщины предпочитают бороться за что-то вещественное и притом с реальными противниками, а не с абстрактным Злом и уж точно не с ветряными мельницами. Пожалуй, она сама упрячет меня в лечебницу, если убедится, что я не отказался от моей навязчивой идеи.

Значит — один?

Именно. С чего начал, к тому и пришел.

Плевать! Я налил еще и выпил. Затем еще. И еще. Йо-хо-хо… и полбутылки рома! Потом я зачем-то встал, принялся пинать ногами песок, утратил равновесие и шлепнулся, отчего разозлился еще больше, словом, вел себя как законченный псих. Кажется, я кричал что-то нелестное в адрес императора, аристократов, дворян и всех рассудительных людей на свете. Сдаться, говорите? Сдавайтесь. Вы, разумные люди, не станете переть против силы, которая в любой момент раздавит вас, как каблук давит букашку, вы отступите, чтобы сохранить то, что имеете, и я вас понимаю. Но презирать все равно буду, потому что как же не презирать таких мокриц? А я, недолеченный душевнобольной, свалившийся с Луны, скажу так: если нет надежды победить, все равно надо драться! Пока Инфос не прихлопнул меня, я буду искать способ прихлопнуть его, и крутите пальцем у виска, сколько хотите, плевать мне на вас…

Не помню, что я еще выкрикивал, как именно бесновался и прикончил ли бутылку. Помню только, что, проснувшись на следующий день в своей постели, пожалел о том, что вчера не был сожран акулами.

Такого похмелья у меня и на Луне никогда не бывало!

Впрочем, там не было ни могущественной и много о себе понимающей информационной среды, ни акул, ни благоразумно-трусливых императоров.

Ни отважных роботов.

Первое, что я сделал, жадно выпив целый кувшин воды, принесенный Джоанной, и, немного придя в себя, вызвал каталог и заказал двух универсальных киберов последней модели. Мой счет в банке сразу уменьшился наполовину.

— А второй робот зачем? — не поняла Джоанна. — Нам и одного хватит.

— Обойдемся, — промычал я. — Обоих — туземцам.

Она изумилась и приготовилась спорить. Я заранее знал, что она мне скажет: мол, мои вассалы исполнили свой долг, только и всего, — и я накричал на супругу. Она надулась и ушла.

Грузовой беспилотник доставил роботов к середине дня, мои дворяне бурно ликовали, а у меня раскалывалась голова от их криков. Пришлось обратиться к Джоанне, чтобы та призвала их к порядку, но порядок те поняли по-своему: перестав бессвязно вопить, они начали петь под хлопки в ладоши и, кажется, танцевать (я не видел, моей несчастной голове и звуков пения хватало с избытком). На мою просьбу перенести праздник куда-нибудь подальше от господского дома Джоанна только надула губки: ей, видите ли, пришлись по нраву туземные песнопения. Кому-то маленькая месть, а кому-то шуруп в мозгу.

Я думал о Хелен. Вот у кого мне стоило бы поучиться жизнелюбию! Свой диагноз она приняла спокойно — и отказалась сдаться. Так же спокойно, без надрыва, ненужной суеты и бессмысленных истерик она боролась с болезнью и прожила на год дольше, чем предсказал ей кибердиагност. Ни разу она не позволила себе отчаяться, даже когда постоянно принимала обезболивающие препараты и понимала, что умирает. Я молчал, но дивился: ведь наша жизнь на Лунной базе не имела никакого смысла. Зачем же стремиться продлить никчемность? Да очень просто: жить лучше, чем не жить, и животный инстинкт самосохранения в этом деле — не первая скрипка. Потому что какова бы ни была жизнь, она может измениться, если в дело вступят неучтенные факторы. Хелен была мудрее меня, а я только и сделал, что в конце концов сам создал неучтенный фактор — и столкнулся на Земле с еще более неучтенным…

Ближе к вечеру я все же ожил, да и Джоанна перестала дуться. Вытащив из меня полуискреннее признание в том, что я зря обидел ее, она совершенно оттаяла и предложила прогулку по вечерней прохладе. Куда? Да хотя бы до разрыва в атолле, это почти рядом, ведь тебе не стоит переутомляться, милый.

То, что в ней проснулась дипломированная медсестра, я понял, когда она спросила задумчиво:

— А не пора ли нам в большой мир?

— Чего это вдруг? — В прошлый раз «большой мир» не слишком-то порадовал меня.

— Тебя ждет служба, забыл? Кроме того, я, кажется, не ошибусь, если скажу, что тебе здесь начинает надоедать. Ведь так?

— А тебе?

— Вообще-то тоже, но не обо мне речь. Ты мог бы заняться прежней работой, ведь она тебе нравилась, я видела. А в свободные дни мы могли бы посещать и другие места Земли, на ней много интересного… И вот еще что: сегодня я весь день смотрела новости, там сообщили, что император вернулся в столицу, а о тебе — ни слова. О том, что тут у нас произошло, тоже ни слова. Ни о том, как ты спасал императора… не спорь, ты прикрывал его от акул со спины — значит, спасал… ни о том, что государь остался недоволен посещением наших владений. Странно…

— Что тут странного? — пробормотал я. — Недоволен, зато спасен. Плюс и минус взаимно уничтожились, получился ноль. Арифметика.

— Психология, — тоном наставницы поправила Джоанна. — Отчасти и социология. От простой арифметики они дальше, чем Луна от Земли, уж ты мне поверь. Ничего тут не складывается, не умножается и не делится. В результате можно ожидать чего угодно. Тебя могут возвысить, могут и низвергнуть, а мы, сидя здесь под пальмами, не в силах ни на что повлиять. Надо лететь.

Я чувствовал, что она права — пусть не в аргументах и мотивах, зато в итоговом выводе. Засиделся я на этом песчаном бублике. Что я тут могу высидеть?

— Ладно… На днях.

— А может, завтра?

— Насчет завтра я решу завтра, — отрезал я.

Ей хотелось возразить, я это видел, но она смолчала. Умница. Мои предки твердо знали, что молчание — золото. Ну а ее африканские предки?

Наверное, тоже.

И тотчас же она вцепилась в мою руку так, что стало больно.

— Смотри…

Мы еще не дошли до разрыва в атолле. Только что взгляду представлялась привычная картина: широкая, несколько сужающаяся к разрыву полоса красноватого от лучей заходящего солнца кораллового песка, окаймленная белой пеной прибоя, и такая же окаймленная полоса песка по ту сторону разрыва — теперь же картина изменилась. Не далее чем в полусотне шагов перед нами возникло приземистое сооружение внушительных размеров. Больше всего оно смахивало на низкий табурет — этакая плоская платформа на трех мощных лапах. Цвет был темный, матовый. Воздух над платформой дрожал и колебался, как будто она отдавала накопленное за день тепло… впрочем, нет, он дрожал как-то иначе, мелкой суетливой дрожью, не похожей на конвекцию. И что-то это сооружение мне напоминало… вспомнить бы — что?

Джоанна, конечно же, потребовала, чтобы я немедленно, не сходя с места объяснил ей смысл феномена. Голос ее звенел, как струна, которая вот-вот лопнет.