Нортлайт замолк. Взгляд его был невероятно сосредоточен и хмур. Наконец, он, словно сделав глубокий вдох перед прыжком в бездну, продолжил, бросаясь с места в стремительный водоворот воспоминаний.
- Мы очутились внутри таинственного купола, в широкой зале без входов и выходов. В нависшем полумраке мои глаза видели невероятно ясно и четко, позволяя окинуть взглядом помещение и быстро оценить обстановку. По полу вились замысловатым лабиринтом желобки и каналы, заполненные некой светящейся жидкостью, являясь единственным источником неяркого зеленоватого освещения. Сводчатые стены тонули в неестественном густом мраке и вязких тенях. В центре залы возвышался мраморный невысокий зиккурат с широкой лестницей, ведущей к площадке на его вершине, с резко выделяющейся зловещей неподвижной фигурой, взирающей на некий объект, похожий на странноватый, закрученный спиралью, обелиск. Незнакомец, до этого явно погруженный в раздумья, как бы нехотя обернулся, являя собой облик пропавшего ученого.
Вид Обсессимуса был обезображен тяжким бременем усталости и безумия - казалось, все остатки прежнего ясного рассудка были стерты с его ранее высокопарной интеллигентной морды. Несмотря на это, раздавшийся в резонирующей тишине голос его, многократно отраженный от сводчатых стен, звучал прямо-таки по-мертвецки спокойно, наполненный едва уловимыми угрожающими вибрациями. Акустика этого места была столь удивительна, что мы слышали каждое слово, будто бы находились от вещавшего немногим меньше, чем в двадцати шагах. Сальвус хладнокровно отметил, что уже давно ожидал нас, ибо, к большому его сожалению, не сумел верно оценить хитрость и изворотливость своей некогда верной ассистентки - воистину, промах, весьма неподобающий ученому жеребцу. Впрочем, бремя нашего присутствия не особенно сильно его беспокоило, ибо процесс практически завершен, то, что должно, уже было сделано, и попытки как-то помешать ему уже не в силах были что-либо изменить. А посему, иного, более удачливого момента для занимательной беседы, чем сейчас, и представиться никак не могло. Что прозвучало не иначе, как пошлое в своей непомерной наглости приглашение расслабиться и принимать участие в происходящем в качестве зрителей, сидящих тише травы и ниже воды. Тем паче, что обстановка весьма располагает именно к торжеству словесного диалога, ядовито отметил он, а ему как нельзя кстати охота поделиться хоть с кем-нибудь своим удивительным открытием.
Сальвус не изменил своей страсти к утверждению умственного превосходства над собеседниками посредством долгих и томительных демагогий и был безжалостно откровенен. Купол представлял собой особым образом организованное хранилище, в котором был сокрыт древний и могущественный артефакт - некая диковинная пластина, состоящая из подвижных ячеек с начертанными на них загадочными символами. Передвигая ячейки в определенном порядке, пластину можно было настраивать на определенный лад, превращая ее либо во вместилище жизненной энергии, либо в проводник. Владеющий этим секретом оказывался способен обманывать саму смерть, становясь невероятно могущественным. Правда, не сама по себе реликвия даровала бессмертие. Поскольку все в мироздании подчиняется законам сохранения, и ничто не может возникнуть из ничего, для того, чтобы получить новые силы и способности, их необходимо было для начала забрать, пояснил ученый, расплывшись в недоброй ухмылке, не предвещавшей ничего хорошего.
В этот самый миг, словно подгадав момент, откуда-то от подножия пирамиды донесся тихий, леденящий душу, стон… Весьма прозаично подтверждавший странное времяпрепровождение Сальвуса в одиночестве и отсутствие признаков присутствия других пропавших пони. Приглядевшись, мы узрели, как из вязкого мрака проступают жуткие очертания иссушенных, застывших в неестественных позах, искривленных ужасающими муками тел, в которых опознавались члены археологической группы. Некоторые едва уловимо подергивались в предсмертных судорогах... Первоначальный мимолетный ужас, сменившись праведным гневом, заставил нас рвануться в едином порыве и скастовать заклинания, что остановили бы безумца. Но они, готовые сорваться с рогов, не возымели должного эффекта, все оружие, зачарованное искусными чарами, обратилось обыкновенной сталью, а фестралы лишились возможности уйти в тени и нанести из них удар. Даже крылья словно занемели, не давая возможности подняться в воздух. Магия, заточенная в стенах мегалита, не подчинялась, не была податливой. Нечто древнее владело этим проклятым зловещим местом, обезоружив и оставляя нас оголенными перед извращенной сумасшествием усмешкой врага, направляемого неясными сверхъестественными силами.
Издевательский, упивающийся собственным превосходством, ледяной беспощадный смех, эхом отразившийся отовсюду, наполнивший стоячий воздух отрывистыми вибрациями. В тот миг я мечтал лишь об одном: стремительном броске, дабы сомкнуть челюсти на глотке изверга, потерявшего всякий здравый пониоблик! В ответ на яростный призыв к ответу за все свершенные преступления, единорог заметил, что это была необходимая жертва во благо науки - исходя из этих страшных омерзительных слов, ученый не признавал своей вины за содеянное. Прозвучало остужающее, резкое, словно пощечина: «Хватит».
Морда Сальвуса исказилась в недовольстве и нетерпении, всем своим видом продемонстрировав усталость и разочарование, вызванные столь бурной реакцией на совершенно, с его точки зрения, несущественные перед ликом сциенции морально-этические проблемы. Любой уважающий себя исследователь обязан хвататься за любую возможность, что приблизила бы к разгадке существующих и омрачающих своим наличием торжественное сияние чистого разума тайн, а профессор Кантерлотской Академии наук Сальвус Обсессимус себя уважал. Это был шанс, уникальный, выпавший лишь ему, а ученому никак нельзя упускать шансы. Он назвал нас неразумными детьми, не способными выйти за рамки устаревших, мешающих триумфу побед интеллекта над невежеством, понятий добра и зла. В конце концов, историк заявил, что не пристало видному ученому понапрасну терять время на непродуктивные разговоры. Поняв, что беседа окончена, и мы намерены пойти на крайние меры, Обсессимус не стал дожидаться потасовки, а, отвернувшись к обелиску, быстрым неуловимым движением активировал пластину. Нас разделяло порядка сотни прыжков, высь каменных ступеней пирамиды и… неизвестность.
Мы утонули в ослепительном выбросе бордового света, вырвавшегося у нас из-под ног. Жидкость в каналах и желобах окрасилась в кровянистые оттенки, интенсивно забурлив. Раздался дребезжащий гул, и мегалит опасно завибрировал, словно пробуждаясь от многовекового сна. Прорвавшийся сквозь шум высокий устрашающий крик боли Сальвуса будто серпом полоснул по ушам. Еще секунда - и все исчезло в короткой ослепительной вспышке.
Жуткая мертвенная тишина… сдавливая голову обручем, она тягучим туманом окутала все вокруг. На какое-то время я выпал из реальности, оглушенный, мотал головой, безуспешно пытаясь сфокусировать взгляд хоть на каком-нибудь объекте. Ткань времени словно была деформирована, и мгновения обратились минутами, а минуты - тянущейся липкой вечностью… и вдруг, сквозь завесу мутного марева, проступили два огромных, словно блюдца, сияющих огнем дикого непритворного ужаса аквамарина.
- ОНИ ПРОБУДИЛИСЬ! ОНИ ИДУТ! - эхом тысячи колоколов звенел в моей голове высокий пронзительный надрывный крик…
Шепот. Глухие восклицания и оклики из пустоты. Голоса. Сотни голосов, стонущих, воющих, ржущих, рычащих, скрипящих, скрежещущих, шипящих, клацающих, щелкающих, восклицающих, умоляющих, стенающих, плачущих, озлобленных… Волна посторонних, леденящих поджилки звуков, поднявшись из пустоты, обратилась сметающим штормом и стремительно накрыла нас с головой, ошеломив и погрузив в пучины встревоженности и смятения. Сквозь канонаду шумов прорывались отдельные безумные, душераздирающие крики, обрывки знакомой и неизвестной речи, обломки фраз, осколки слов…
Будто щелчок - и все закончилось, резко оборвалось на тревожной пронзительной ноте, оставив в ушах неутихающий звон. Вновь воцарилась безжизненная тишина, тая в себе смертельную опасность.
