– Артем Владимирович,  к вам потом подойдет девушка.  Это моя к вам личная просьба – посмотрите выписной эпикриз и весь анамнез.  В перспективе я хотел бы,  чтобы вы наблюдали ее…  Да, на постоянной основе…  Нет, голубчик мой, если бы она обратилась в городскую или районную поликлинику, то  мы бы с вами сейчас не разговаривали…  Да?  Ну и замечательно.  Тогда назначьте ей, пожалуйста, время…   Зоя э-э-э… Игоревна Усольцева…   да-да – Зоя Игоревна.   Вот, хотя бы на завтра…  Сегодня, сейчас? Нет,  сегодня я все же хочу сам все посмотреть.  Замечательно!  Завтра в это время, – кивнул он мне, – прямо в ваш кабинет.  Замечательно.  Ну вот, Зоя э-э-э-э…

   Я вышла из его кабинета, размышляя – сейчас позвонить  Паше и отчитаться, или потом, когда познакомлюсь со своим  лечащим?   Артем Владимирович… э-э-э…  закоротило меня, как перед этим доктора.

   По коридору навстречу мне спешил высокий мужчина, чем-то неуловимо похожий…  И все сложилось.

– Зоя?  Креспо?  –  резко остановился он напротив меня, напряженно вглядываясь в мое лицо.

– Усольцева, – угрюмо уточнила я.  Надо же… сразу и узнал.  И я узнала…   И, кажется, это именно он вчера шел  с той  девочкой.   Во всяком случае, тогда мне кинулся в глаза и запомнился  только его  жилет – черный в тонкую желтую полоску  в тон галстуку. Сегодня он влез в ту же одежду.  Тот самый рисунок на ткани виднелся из-под  расстегнутого белого халата.  Пижон…  А на лицо его я тогда вообще  не смотрела  – не оторвать  было взгляд от девочки.

   Пока я мусолила все это в голове, он, не особо  дожидаясь  ответа, шагнул ближе и вдруг протянул  руку и коснулся моей щеки, при этом  задев большим пальцем губы.   И тихо спросил:

– Что ты сделала с собой,  Черножопик?

   Рука взлетела сама…  Багровая волна, что затопила глаза, сразу же  схлынула от резкой, объемной  боли в ладони, которая прострелила почти до локтя.  И вот взгляд у меня уже вполне  осмысленный  и при этом ничего не меняется – я  так же яростно хочу его крови.   Убить  на хрен!!!  Взмах второй рукой…  потому что мою правую он перехватил и стиснул…  но она тоже оказывается в сильном захвате.  Рывок, еще попытка, я  бессильно дергаюсь… но у меня свободен рот и я шиплю, как гадюка:

– Это тебе, с-сволочь, за черножопую.  За то, что хотел меня, дуру влюбленную, просто вы…ть!  За полный рот говядины!  За то, что советовал  потерпеть своему другу, пока не надоем тебе, с-сука Бокарев.  С-сука!  И за то, что я с собой сделала тоже… отпусти, урод!   Отпус-сти меня немедленно…

   Вывернуться не получается,  сволочь Бокарев тащит меня по коридору непонятно куда, стиснув у себя подмышкой.   Я пытаюсь брыкаться, дергаюсь, сцепив зубы, но мне просто не за что зацепиться – ноги волокутся по полу.  Он втаскивает меня в какой-то кабинет и почти швыряет в кресло.  Я опять открываю рот, и один только Бог знает, что бы он сейчас выслушал, потому что, невзирая на то, что я не сторонник…  этих самых слов я знаю немало.  А уж в военно-морском варианте – почти виртуозных  вариациях, это  просто валит с ног. Потому что… сильно!

     Но мой взгляд натыкается  на новое лицо и это та самая девочка-квартеронка.   Она молча, вытаращив глаза и сжавшись, сидит на стуле  за столом, а перед ней – стеклянная стена с окошком.  И я понимаю, что это пост дежурной медсестры.  Но корпус-то не лечебный?  Значит, ничего не понимаю… пытаюсь я уцепиться мыслями хотя бы за что-то.

– Катя, мензурку воды!

   Я разжимаю кулаки и перевожу мутный  взгляд на Бокарева.  Дальше все  выходит  из режима он-лайн, потому что в голове немного проясняется, и  я начинаю видеть и воспринимать мир, как он есть…

   Девочка быстро налила  в граненый стакан  какое-то количество воды из графина, что стоял у нее на столе.   Бокарев отвернулся от шкафа, в котором копался секунды назад и бросил в эту воду что-то… Это что-то растворилось в воде, но продолжало там шипеть.  Девочка протянула мне стакан с желтоватой жидкостью:

– Выпейте, пожалуйста.  Это нужно.

   У него я не взяла бы…

   Послушно выпив  сладковато-горькое пойло,  я откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза.  И что-то мне стало сильно не по себе…  Не то, чтобы стыдно – это нет, но какого лысого я на него накинулась?  Будто он средоточие всего зла на Земле. Отвернулась бы и ушла себе…  Зачем я вывернула на него свои старые, уже  давно пережитые обиды, какого хрена упомянула про любовь – ту, уже ненужную и ему когда-то и мне сейчас, почти забытую?  Что со мной случилось вообще, что это за сорванный стоп-кран?

    И тут в памяти ярко высветилось – «черножопик» …  Открыв глаза, я уставилась  на сволочь  Бокарева,  и губы сами растянулись в довольном оскале – на его щеке горел яркий след от моей ладони.  У меня она до сих пор зудела.  Потерла ее, глядя ему в глаза, почесала…

– Катя, замерь параметры.  Давай-давай, мне нужно сейчас, пока девушка в ярости, – оскалился на меня и он тоже.  Потому что улыбками и у меня и у него это точно не было, вот оскал – да, самое то слово.

   Девочка, только усевшаяся на свой стул, медленно поднялась и тихо подошла ко мне с тонометром.

– Освободите, пожалуйста, левую руку… – и зачем-то уточнила, что это не больно.

   Наверное, я испугала этого ребенка.  На вид ей было лет шестнадцать-семнадцать.  А, учитывая геном, могло и меньше – я тоже оформилась рано.  Но она здесь – на месте медсестры, значит уже в профессии.  А на это нужно время.

– Я знаю, что не больно.  Спасибо, Катя, – я старалась говорить спокойно, но голос все еще подрагивал.

   Стянув с себя длинную легкую кофту, я осталась в белом топе, заправленном в светлые брюки.  Пришлось извернуться в кресле и в фокусе оказались мои ступни – одной из двух туфель на них не хватало.  Я медленно поднимала взгляд на Бокарева…

   Он сидел за столом и ерошил коротко стриженые волосы, напряженно глядя на меня.  Посмотрел туда, где шевельнулись мои пальцы в капроновом носке и, раздраженно дернув плечом, встал.

– Сейчас найду.

   Когда он вернулся и поставил  туфлю возле кресла, Катя доложила ему:

– Сто восемьдесят пять на сто десять, пульс  сто пять.

– Угум… – прозвучало  невнятно, и он опять всунулся в шкаф с медикаментами.

   Наверное, я все же не узнала бы его, встретив на улице.  И здесь тоже не узнала бы, если бы не подсказка  с именем-отчеством.  От того гибкого рыжего парня  мало что осталось.  Даже его рыжие волосы стали другими, сейчас они отливали темной бронзой.  Он еще вырос и сейчас был точно на полголовы выше моего Усольцева.  И заматерел, само собой.

    Виктор вступил в эту мужскую пору годам к тридцати.  До этого  в его внешности  было еще что-то мальчишеское.   А в первое время на службе он вообще сильно похудел – выматывался.  А потом  будто расцвел… хотя так  говорят  в основном  о женщинах.   Увереннее стал взгляд, осанка, раздались плечи,  на мышцах  осел небольшой жирок, делая их более объемными, а лицо уже не угловатым, а просто твердым и уверенным.  Пора мужского цветения, пик мужской красоты и молодости…

   Нет, я не узнала бы  Артема, встреть его на улице.  Этот сорокалетний мужчина почти ничем не напоминал  того Тему.

   Девочка  сидела неподвижно и молча –  точно испугалась  моего эпического появления.  Нужно было уходить.  Я и сама уже чувствовала, что пульс почти пришел в норму  и в  мыслях прояснилось, ярость схлынула, оставив после себя  неловкость и даже недоумение.  Пробормотала, вставая:

– Спасибо,  Катенька, извините за это беспокойство.  Я пойду,  все уже прошло.

– Нет-нет, – оглянулась она на  Бокарева, –  так нельзя.  Еще минут пять… я перемерю и только тогда, если пределы…

– Правильно, Катюша,  проследи, – поднялся он со стула, потирая щеку и  не глядя на меня.

– Отнесись, пожалуйста,  с пониманием, Зоя – сейчас она отвечает за тебя.  Через пять минут я вернусь.