Нет…  не могу – нервы ни к черту!  Истерично всхлипнув, судорожно  смяла в ладони  разлинованные  листы.  Из тетради у мальчишек выдрал…  Кто вообще сейчас пишет на бумаге?!  Бушующее в печке пламя жадно заглотило бумажный ком, почерневшие  ошметки  мгновенно скукожились и сразу рассыпались, развеянные потоками раскаленного воздуха.  Сжалось в груди, заныло тоскливо… будто там  сгорело  что-то живое,  корчась в огне и вступая в резонанс с тем, что у меня внутри.  Захлопнула дверку и уткнулась лбом в ладони, ожидая, когда отпустит.

     А перед глазами стояло – «…ты только дочитай, Зойка, прошу тебя, ради всего дорогого – просто  дочитай до самого конца…»   А  если я не  могу?!  Я тут, может,  только  жить пытаюсь…    Нужно мне оно?  Чтобы снова   кромсало обидой?

      Хотя нет… обида – это слабо сказано, теперь я знаю точное значение этого слова.  Это реакция человека на несправедливо причинённое огорчение, оскорбление и вызванные этим отрицательные эмоции. Включает в себя  гнев к обидчику и жалость к себе в ситуации, когда ничего уже невозможно поправить.

    Грамотно… сухо и  точно.

    Только у меня не просто обида.  Слишком маленькое и жалкое это слово.  А если  все-таки обида, то она  высшей  степени… или пробы.

    "Не хлебнувшим горечи не понятен вкус чужого страдания"?  Согласна.  Сейчас, так точно.  Потому что хлебнула  и поняла – раздражающие раньше пафосные описания личных переживаний в ситуациях вот, как моя…  это  все оказалось   чистейшей правдой.  Так оно и есть –  рушится что-то внутри, разом  ухает куда-то вниз и вот уже во мне…  бездонная черная яма.  Какая-то звенящая безысходность и  чувство, что  у души  больше нет опоры.  И  весь  мир  вокруг выглядит иначе – будто через серый фильтр.  Трудно …  разом отвернуло от многого из того, что раньше нравилось – те же цвета в одежде.  И не лететь по жизни хочется  с широко открытыми глазами и  высоко поднятой головой, а скукожиться где-нибудь… хорошо – не сдохнуть.  Это – нет, не до такой степени…

     Но страшнее всего другое.  Оказалось, что  дети, работа, дом, друзья, родные… высший  смысл всего этого был только с ним.  А  это уже откровенная  дикость.  Вообще себя не узнаю – никогда так не думала, но сейчас – чувствую.  Это ощущение… его не прекратить – без него мне мало всего этого. И не получается  выбраться из этой ямы  – она только ширится.  Я  будто  барахтаюсь в вязкой трясине,  а она все расползается.  А надежная  опора, которой был Усольцев, естественная и правильная, как земля под ногами – ее нет!  Как нет и уверенности в себе, которая когда-то  далась с кровью.

    Днем  легче… а куда, собственно,  деваться?  Но потом на  мягких хищных лапах  тихо подкрадывается  ночь.  И вот тогда я не справляюсь, Пашка был прав –  я таки подсела и без таблетки уже не уснуть.  Особо паршиво, что и  их с Санькой  больше нет в моей жизни –  дорогих и близких  друзей.  Зато был контрольный в спину  и это получилось неслабо…  Не смертельно, конечно, но точно не вовремя.  Нужно уже вытаскивать себя из всего этого,  что-то делать,  причем – срочно.

    Мало времени прошло, это  понятно.  Оно врачует, но не излечивает?  Вполне…  Когда-то давно  я не стала это проверять – предпочла действие, поэтому не знаю.   И все равно мне нужно   время –  не просто  прийти в себя, но и привыкнуть к тому, что теперь все иначе.  Чтобы не изображать  спокойствие перед мамой, а  чуять его в себе.   Я уже  что-то делаю для этого,  пускай и без четкого плана – черножопая  Зойка, надоевшая  жена и  неудобная подруга.  Справлюсь.  Потому что еще я и дочка, и мама тоже.   Не так уж хреново все в моей жизни.

    Умные люди советуют вспоминать, анализировать, прокатывать  в мозгу, привыкая… То есть – приучать себя думать о психологической травме без боли.  Я  делаю. И с каждым   заполированным  мозгом до блеска  напоминанием,  внутри  ноет на самую  чуточку меньше – так оно и есть.   Острая  боль потихоньку  уходит, а вот обида – нет.  Наверняка,  есть способы уйти и от нее, и я пытаюсь  нащупать их для себя.

    Пока все только в теории.  Нет, я  знаю о тех самых этапах.  Отрицание  заняло для меня секунды,  гнев  Пашка целую неделю тушил бромом (или его аналогами) и похоже, что справился – внутри не кипит и бурлит, как должно бы, а тоскливо ноет.  Торг, наверное,  не мое… или я не распознала его в себе, не заметила.  А вот в депрессии  увязла.  Может,  если бы знала ответы  на вечные вопросы – почему и за что,  тогда  и двинулась бы дальше – к принятию?

    Наверное,  нужно было дочитать… Может, там как раз и были эти ответы.  И что меня на одном слове переклинило?    А  потому и переклинило…  Не верю!   Есть причины… И понимаю же, что  масть дряни не имеет значения,  что ерунда все это!  С высоты своих лет понимаю, как взрослая женщина – рассудочно.  И что тогда – раньше,  было почти  детство еще,   первое чувство…  вот  и получилось настолько  больно – все понимаю. Но это будто проклятие какое-то, отпечатавшееся на подкорке…   Проклятие длиною в жизнь.

– Что ты там притихла, греешься?

– Ничего… да,  греюсь, мама.  Иди сюда, посиди со мной.

   На  Заполярье осень дает знать о себе еще в середине августа, а сентябрь это уже  полноценный осенний месяц, преддверие зимы.  Впереди неизбежные  холода и полярная ночь.  Ее не хочется, поэтому  сентябрьские дни я бы растянула  до бесконечности – почему-то именно это время, а не летние месяцы.   Каждый солнечный день в сентябре на вес золота и воспринимается,  как щедрый подарок  древних богов  живших здесь раньше  саамов.  Но таких прозрачно-ясных дней  становится  все меньше и меньше, а потом вообще начинается период штормов.

   И все равно  Кольский осенью – чудо. Листва становится золотой, а тундровый ковер играет разноцветными красками, настолько яркими! Это только  ближе к зиме  они почти совсем уходят из пейзажа.  Тогда он переполнен  однообразием, а цветовые оттенки  скупо варьируются  между землисто-серым и серо-стальным.

    В  дождливые и ветреные  дни выходить из дому совсем не хочется, но нужно, поэтому  под ветром, швыряющим в лицо сырую морось, люди  передвигаются  или быстрым шагом или перебежками.

   А я  шла медленно, потому что при каждом  резком  движении мозг колыхался, будто студень, а  в  затылок  стреляло.  Макушка,  виски, глазные впадины… мало того, что все это тупо ныло, так еще и эти прострелы…   Поэтому  я осторожничала и  не спешила –  идти недалеко, здесь все рядом.  Со стороны залива порывами налетал соленый ветер  –  где-то в Баренцевом  бушевал шторм.  Дождевая пыль  охлаждала кожу лица и немного отвлекала от боли.  Я ползла  потихоньку  и всерьез решалась  сдаться на милость Пашки.  Пора было  заняться здоровьем всерьез – обследование  на стационаре по-полной… что-то еще там такое – он говорил.

   Госпиталь был одним  из немногих современных зданий в городе  – белый, со светло-терракотовой отделкой, он смотрелся здесь,  как гость из будущего – среди серости старых пятиэтажек и скал.  В просторном вестибюле оказалось на удивление пусто, и за гардеробной стойкой тоже.  При входе привычно топтался  матросик-дежурный.

   Если оставить пальто на  стойке, то  здешний обслуживающий персонал  однозначно воспримет это, как претензию или укор.  А  раздражать   бабу Валю у меня  не было ни малейшего желания.  Лучше уж  понаглеть  себе на пользу…    Красное пальто и белоснежный шарф-палантин  благополучно  поместились  в огромном  встроенном шкафу  за стойкой.   Он был специально  устроен для персонала и оборудован подогревом  и вентиляцией, так что и моя одежка должна успеет высохнуть.  Достав из сумочки,  натянула на уличную обувь  голубые бахилы и осторожно выпрямилась. Мать-мать-мать… бухало в висках и крутилось на языке.