В небольшой коридор,  за которым располагался зал с регистратурой, поворачивать не  имело смысла.  Все равно  мне нужна не  поликлиника, а  стационар  на третьем этаже.  Там  госпитальная терапия и Пашка с Санькой – они помогут.

– Зоя?  –  уже при входе на нужный этаж остановил меня тихий оклик.  Саня…  она поднималась вслед за мной по лестнице.  В светло-голубых штанах и белой курточке –  значит, на дежурстве.

– Спасайте,  Сань, еле дошла.

– Допрыгалась, коза?  Давай сюда, – открыла она дверь в  отделение, а потом и ближайшую  внутри,  –  здесь сегодня никого.  Ложись на кушетку.

   Подождав, пока я пройду за белую ширму и присяду, она  быстро опустилась на колено и стянула  с меня уличную обувь.   Прямо перед моими  глазами  маячили русые  Санькины волосы, стянутые заколкой в короткий пушистый хвост.   От нее привычно пахло больницей и лекарствами, и это    успокаивало…

– Я скоро… полежи пока, – бормотала она, –   позову Пашу  и захвачу с собой  все, что нужно.

– Колоться будешь?

– Да не то слово, – со злостью выдохнула  она, вставая: –  Давай…  только без резких движений.

   Я проводила глазами силуэт в белом халате, скрывшийся за дверью, которая осталась немного приоткрытой.  Звуки легких Санькиных шагов стихали, удаляясь по длинному коридору.  Вспомнилось, что в  нем тоже было пусто,  словно вымерло все.  Кажется,  я попала в «тихий час».

   Перед глазами  будто  плыло  и колыхалось  жидкое стекло, но особо гадостные ощущения потихоньку уходили.  Наверное, потому, что сейчас я не сотрясала мозг при ходьбе. Нужно  было прилечь, как велели,  но я просто не успела…  и улыбнулась с облегчением – быстро они.   Дверь распахнулась, но я не стала выглядывать из-за ширмы, не хотелось делать резких движений – только немного стихло…

   Странно, но ко мне никто не подходил.  Вместо этого со стороны  двери донеслись характерные звуки –  тяжелое мужское дыхание, влажное  чмоканье, потом томный женский стон.  Да блиииин…  Разврат  чистой воды на  Пашкиной территории  – тихонько хмыкнула я про себя и незаметно, одним глазком, выглянула.  И…

   Мои глаза, кажется, стали  раза в три больше и полезли на лоб, но я не верила, я им просто не доверяла!  Это мой муж…  мой Витя… буквально вгрызался в рот какой-то девицы, жадно  сминая  большой ладонью женский  зад в белом халате, а второй зарываясь в ее волосы.  Его лицо, его рост, его прическа, его форма… три  большие звезды на черном поле погона, перечеркнутого  двумя золотыми просветами.

   О чем я думала?

   Была не в состоянии…  Просто отмечала для себя все это и  смотрела, смотрела… не в силах выдавить ни звука.  И отвести  взгляд  тоже  не было сил.   Время странно растянулось и замедлилось, уши заложило, я куда-то тихо проваливалась, не чуя  рук и ног.  Мыслей не было вообще…

   Слажено и молча, не расцепляя объятий, парочка  сделала в глубь комнаты  шаг…  Виктор оторвался  от  губ  блондинки,  обегая мутным взглядом помещение  и…  увидел меня.

   Я, кажется,  встала… нет –  почти взлетела,  не чувствуя  тела совершенно.   Только ступнями в тонких чулках успела ощутить прохладу больничного  линолеума. И будто даже рот открыла, чтобы…  что?  Заплакать, заорать?!  От резкого движения  в ушах зазвенело,  желудок сжался и сразу же резко замутило.  В глазах  потемнело… и все…

– Паша, когда ты будешь меня выписывать?  Можешь  пока не выгонять?

– Куда выгонять? С дуба рухнула? –  ровно поинтересовался  мой лечащий,  нервно  проводя  рукой по гладко выбритой коже головы.  Потер лоб,  поправил  полы белого халата и виновато отвел глаза.

– У меня, вообще-то… неважные новости. Это я о твоем драгоценном  здоровье.

– Ну, тогда ладно, – успокоилась я, расслаблено откидываясь на  подушку – значит, со стационара не выпрет.   И это хорошо.  Потому что мне нужно где-то переждать,  затаиться, как в игре в прятки.  В надежде, что тут меня не найдут, и в итоге я не проиграю, а может  даже и  «победю» – успею застукаться…  где-то так. Понятно, что совсем не смешно и похоже на  детский сад,  но уж как есть.

– Конечно – «ладно», просто прекрасно, – проворчал   Паша, возвращаясь ко мне взглядом: – Особенно когда почти  два года вдумчиво подбираем   препараты, а на выходе – серьезный  гипертонический криз.  Ты знаешь, что в Европе недавно  пересмотрели референсные нормы АД в связи с увеличением сосудистых катастроф?  Теперь  до шестидесяти пяти действует единая, и это сто двадцать девять на восемьдесят.   В твои года  сто пятьдесят на девяносто пять  на постоянной, практически, основе, это, мягко говоря…  И скачки за двести.

– Это редко, Паш.

– Да…  Но тошнота,  рвота, головные боли, плывущее стекло перед глазами…   при злокачественной гипертензии всегда происходит поражение  таргетных органов.  Первичная форма опосредована  как раз  генетикой или образом жизни…  я пока не ставлю  ее тебе.  Но первый звоночек  получился очень  убедительным. Не кажется?

– Я смотрела  возрастные  таблицы, –  вяло попыталась  я защититься от диагноза.

– В интернет тоже  нужно ходить с умом.  Значит… учитывая, что наследственность проявилась рано,   в таких вот индивидуальных случаях  допускаются отклонения в определенном диапазоне.  Для тебя это где-то сто тридцать  на  девяносто.  Но у нас не получается держать, Зой… – расстроено помолчал он, – знаешь, какие болячки (из самых распространенных, само собой) лично я считаю самыми страшными?

– Затрудняюсь, Паш.  Я, наверное, рак и инфаркт, а ты… – слабо улыбнулась я, пытаясь привнести в наш разговор каплю юмора:  – Может, как все мужики – эректильную дисфункцию?

– Нет, сейчас я  серьезно,  – не повелся   доктор, – онкология  убивает  быстро или  излечивается. Инфаркт?  Опять же – или исход летальный, или человек поднимается на ноги.  Нет – сахарный диабет и артериальная  гипотензия.  Потому что они чаще других приводят  к тяжелой инвалидности, почти полной недееспособности, которая может  длиться годами.  Когда человек  всерьез мечтает о смерти, а близкие – о его уходе, как о высшем милосердии… и для себя в том числе.

– Мама твоя?

– И  мама тоже, –  опять  нервно потер он идеально выбритый череп, – может, потому и страшно так, что  через себя…

– Паш,  я прониклась и  понимаю, что все  серьезно, – вздохнула я, наблюдая за капельницей: – Что там еще?

– Держать  в рамках,  воздействуя препаратами,   не получается… – повторил он, –  при том, что ты ведешь относительно здоровый образ жизни, нет лишнего веса, и даже ушла из профессии, исключив нервотрепку.   Значит, всего этого мало и нужно зайти с другого конца.

– И…?  Говори уже, – поторопила я его.

– И…  я  предлагаю менять климат, образ жизни…  мы еще поговорим об этом.  Учитывая последние события, мера необходимая становится  вполне  себе возможной.  Подумай – куда?  Чтобы не резко… резко нельзя.  Максимум – северо-запад.

– Домой…  куда еще?  То есть – к маме, – уточнила я, и трусливо  поинтересовалась: – А ты все это наговорил мне, и так просто отпустишь?

– Боже упаси!  – взмахнул руками Паша, – сначала приведем тебя в относительную норму.   В любом случае, станешь там на учет, я свяжусь  потом с лечащим, передам тебя с рук на руки, так сказать.  А если это Новая Руза…  то там санаторий  как раз  нужного  профиля,  а начальником мой  давний знакомый.   Можно  будет понаблюдаться  у него… хотя бы в самом начале.  Я сам с ним  свяжусь и попрошу  найти для тебя грамотного лечащего, лично проконтролировать…  Если заартачится, тогда и станем думать,  чем отблагодарить. Давно его не видел, бывает – люди ссучиваются.   Но специалист он грамотный.

   Мы помолчали.  Павел задумался, глядя в сторону окна, молчание напрягало… не договорили.  Я кашлянула.

– Я сама хочу уехать, Паш.  Просто хотелось без  нервотрепки, насколько это возможно.  И дети уже знают.

– Я за то, чтобы сейчас ты уехала, – кивнул он, –  вам в любом случае нужно время – остыть, подумать.  Что касается моего отношения ко всему этому, то ты спешишь… и сильно спешишь.  Витька рвется к тебе, у него скоро выход…  все равно придется  выслушать.   Но это потом… имею в виду – говорить потом, когда в тебе перекипит  все это говно.  Не сейчас.