А потом Алёна перевела взгляд на столик у дальней стены. На него как по заказу упал луч прожектора и осветил всю компанию.

Но Алёна смотрела только на одного человека. Жека медленно поднимался со своего стула с таким потрясенным лицом, как будто увидел привидение. Ей стало бы смешно, если бы не было так страшно. Жека опрокинул стул, стряхнул с плеча цепляющуюся губастую девицу и попробовал выйти из-за стола, но его схватила за руку Василиса и что-то настойчиво сказала. Жека отмахнулся от нее, но Василиса не отставала. Она говорила серьезно, рубила воздух рукой, показывала то на сцену, то на Жеку.

И он послушался. Стиснул челюсти, кивнул и медленно сел.

– Просим! – оглушительно крикнула Василиса. – Жги, зефирка!

Сунула два пальца в рот и оглушительно свистнула.

Жека сжал кулаки. Лицо у него было мрачное и сосредоточенное. Как будто он ужасно переживал. Его янтарные глаза горели в сумраке зала, как у волка в темном лесу.

По спине у Алёны словно промчался разряд электричества.

– Что исполнять будем, Алёна? – ведущий нетерпеливо ткнул ей микрофоном прямо в зубы.

– А… э… – растерялась Алёна. Последний раз она пела на публику в двенадцать лет, когда решила пойти по стопам матери и записалась в хор. Откуда ее вскоре попросили ввиду полного отсутствия слуха. И на память она помнила только репертуар для детских утренников.

– Песенку енота можете включить? – растерянно спросила она и поморщилась от звука своего голоса, усиленного и исковерканного микрофоном.

– Какого енота? – изумился ведущий, а зал захохотал.

– От улыбки станет всем светлей, – пояснила Алёна.

– Ммм… думаю, найдется. Диджей! Песенку енота нам вруби!

Грянула музыка. От растерянности Алёна пропустила первые такты. Она затянула робким голоском, не попадая в мелодию.

– От улыбки станет всем светлей...

В зале хохотали. Смех подстегнул ее как плеткой.

И тогда она завопила во всю мощь легких:

– И тогда наверняка! Вдруг запляшут облака!

И кузнечик! Запиликает! На скрипкееее!

С голубого ручейка! Начинается река!

Ну, а дружба! Начинается! С улыыыбкиии!

Алёной овладело боевое отчаяние и кураж. И ей стало все равно, что творится вокруг, в кипящем зале. Она пела, подпрыгивала и пританцовывала, трясла головой, и волосы лезли в рот и в глаза! А потом и зал начал скандировать:

– Ну а друууужба начинааается с улыыыбкиии! Йоу!

Алёна наслаждалась. Вот что испытывала ее мама, когда выходила на сцену! Ты отдаешь свой задор и энергию публике, а публика возвращает их обратно, лавиной, фейерверком! И у тебя как будто крылья вырастают за спиной и кажется, что весь мир тебя любит и готов носить на руках.

Ведущий волчком вертелся от восторга. Милена Мавкина жестикулировала и металась вдалеке. Но Алёна постоянно возвращалась взглядом к Жеке.

Он сидел неподвижно и только улыбался так что Алёна сейчас могла бы спеть и «Богемскую рапсодию», и арию Царицы ночи, и все что угодно, только бы музыка нашлась у диджея!

Она допела песню. Музыка смолкла. Алёна дышала, как загнанная лошадь, и растерянно улыбалась в пространство.

– Браво, браво! – орал ведущий в беснующийся зал. – Ну а кому вы посвятили вашу песню? Вашему спутнику-кэвээнщику?

– Нет! – звонко выкрикнула Алёна. – Я посвящаю эту песню профессору Григорию Григорьевичу Онежину! Байкеру Жеке! И злому серому волку!

Жека все-таки вырвался из-за столика и продирался сквозь толпу к сцене, бесцеремонного отпихивая мощным плечом всех, кто стоял у него на пути. На лице у него застыл зверский оскал – Алёна даже перепугалась. Ей показалось, что сейчас он доберется до нее и свернет ей голову.

– Вот это посвящение! – удивился ведущий. – Сразу троим! Но почему профессору? Он ваш любимый преподаватель?

– Да! – крикнула Алёна на последнем издыхании. – Он мой самый любимый преподаватель! Самый-самый любимый!

Жека уже почти прорвался к сцене, как на его пути возникла Милена Мавкина и вцепилась в его руку как клещ. Видимо, ей кто-то подсказал, кем был этот бородач. Теперь Милене хотелось крови. Она жаждала взять интервью у профессора-байкера. Ее оператор ткнул камеру Жеке прямо в лицо. Началась возня и поднялись новые крики, и Алёна воспользовалась моментом.

Она спрыгнула со сцены и метнулась к бару, где была дверь в служебные помещения.

– Алёна, сюда! – позвал ее Вадик – или Слава, вечно она их путала, этих качков-близнецов Бибу и Бобу, Миленин эскорт!

– Ты что, сбежать хочешь? – спросил он ее понимающим тоном, ныряя вместе с ней за стойку. – Я бы тоже сбежал. Надоело за Мавкиной ходить. Чую, опять сейчас драчка будет… а у меня еще профессорский фингал не сошел.

– Да! Я сбегаю отсюда! – пот лил с нее градом, а сердце колотилось как ненормальное. Артистическое опьянение прошло, Алёна протрезвела и теперь желала только одного – скрыться!

– Вадик, пожалуйста, принеси мою куртку и сумку! Они там на вешалке, где Валька пьяный сидит. Я буду ждать тебя на улице.

– Я Слава, – обиженно поправил ее Слава и послушно ушел. А Алёна открыла неприметную дверь, попала на кухню, где на нее заругались и затопали ногами, пометалась между столов и шипящих кастрюль, и, наконец, вырвалась на свободу, на холодный ночной воздух.

Она нашла скамейку за мусорными баками и села ждать куртку. Отсюда хорошо просматривался главный вход в бар, над которым потрескивала покосившаяся вывеска.

Прижала ладони к щекам – щеки горели. Ее потряхивало от переживаний. Она пыталась осознать, что только что натворила, но не могла.

Хлопнула дверь, и на улицу выскочил высокий плечистый человек. С черной бородой и татуировками на руках.

Жека огляделся, потер затылок, досадливо сплюнул на землю. А потом достал телефон, набрал номер и приложил телефон к уху.

«Мне звонит!» – решила Алёна. Она достала телефон и уставилась на экран. Ее сердце грохотало в ушах, как барабан.

Но ее телефон молчал. Неизвестно кому звонил Жека, но не ей.

Не ей!

Неизвестный абонент так и не ответил. Жека выругался вполголоса, сунул телефон в карман. Постоял еще немного, скрестив руки на груди. Вид у него был злой и растерянный одновременно. Алёна сидела тихо, как мышь. Внезапно ей стало очень-очень холодно.

Посмотрев немного на вечернее небо, Жека вернулся в бар.

Тут и Слава вышел через служебный вход. В руках он нес Алёнину куртку и рюкзак.

– Сестрицына, ну и переполох ты устроила! Да ты звезда, оказывается! Так отжигала! Я сначала чуть со смеху не помер от твоего пения, а потом… а потом… Ха, ты и Онежина дурачком выставила! Это было круто. Слушай, давай встречаться, если ты Вальку бросила? Он там сейчас сидит как мешком пришибленный.

– Еще чего выдумал – с тобой встречаться! – досадливо бросила Алёна. – Лучше проследи, чтобы Валька домой нормально добрался, потому что он в зюзю! Все, пока!

Она надела куртку, схватила сумку и кинулась прочь от бара, на ходу вызывая по телефону такси.

Добравшись домой, Алёна серьезно подумывала о том, чтобы опять забраться в квартиру по пожарной лестнице. Потому что видок у нее был еще хуже, чем неделю назад. Как будто не из бара она возвращалась, а с войны, где ей пришлось продираться сквозь колючую проволоку, ползать в окопах и вступать в рукопашную с противником.

Но теперь некому было ее подсадить, поэтому пришлось чинно войти в подъезд, гордо кивнуть остолбеневшей консьержке и отпереть дверь своим ключом.

Повезло: мама не вышла ее встречать.

– Алёна, это ты? – крикнула она из глубины квартиры. – Рано вернулась, молодец. Зайти ко мне пожалуйста… есть разговор.

Мамин голос звучал как-то странно, но Алёна не придала этому значения. Она была оглушена разными другими эмоциями.

– Сейчас, мам, только переоденусь!

Она прошла к себе. Вторая странность: ей показалось, что в квартире пахнет по-другому. Мама любила сандаловые ароматизаторы, а теперь пахло как в оранжерее – свежо и сладко. Может, новый корм для ящерицы так пахнет?