Не знающим, вполне могло было показаться, что это и есть кровь. Кровь, размазанная по холсту… С легкими мазками и «примесью» бордовой, «винной». Будто, «венозной крови»… Вместе, с такими же черными, но и еле «уловимых».

А на правом углу самого холста, с «боковины». На небольшом сером металлическом гвозде, висела тряпка. Того же цвета, что и рисунок. Будто, ей и… Рисовали!

Сняв тряпку с импровизированного «крючка», Егор двумя пальцами прокрутил его и охнул. Вместе с остальными, кому попалась на глаза «гравировка». А попалась она – всем. Грязная и «измазанная» краской. Но, все еще, так же, видна. Все так же, «объемная» и «выпирающая»: «А». Это – был его платок. Александра. Который он…

Запах, тонкие «нотки» парфюма, перебили мысли, но вместе с тем, и ответили на оставшиеся вопросы. Разве что, самому блондину. Ведь, это – был тот самый запах, что был и на кофте Софии. Аромат кожи и еще чего-то, что он отдаленно, но мог знать и узнать. Это – не была Роза. Если и могла быть, конечно, то уже давно «выветрилась». Не ее «тьма» и «сила». Не ее «энергия». Нечто иное. «Схожее» с тем, что было в том медведе и в его подушке. Но ведь, они так ее и не «раскрыли». Так и не узнали, что именно давало такой запах. Что было в коже и крови той, кто это и рисовал. В крови Софии!

– Потому, что это и не мое. Это – ее, – кивнул Александр, подтверждая его мысли. И принимая картину из его рук. Тут же, устанавливая ее на пустеющую подставку под холсты, пока все собирались вокруг него. Он же, в это время, вернул тряпку на ее собственное, и законное, место. – Тот самый платок. «Творца поймет, только творец». Когда я спросил ее, что для нее значит ее же «предназначение», она попросила всего ничего… Холст и краски. А краски из спектра: красных, бордовых и черных цветов. Спустя десять-пятнадцать минут, с небольшим… Передо мной – было это. Без карандаша и без кистей. С минимальным количеством воды. А после… После, она попросила прощения… Представляете? А за что? За «испорченную» ткань. Вопросов не осталось! Не считая одного… Главного, для меня. Я спросил про ткань. Почему, именно она и почему именно ей? Она ответила, что: «рисовала сердцем». Все! И в этот момент, вопросы исчезли совсем. Потому, что я не мог. Не «не хотел»! Не мог слышать дальше, ответы на них, какие-либо…

На мгновение показалось, что мир «замер». Как внутри комнаты, так и квартиры, и снаружи ее. Ребята дружно «втыкали» в пол.

И даже пыл Егора. Казалось, только начавший «обороты возгорания», весь «вышел». Оставляя за собой прозрачные капельки в уголках глаз. Которые он тут же «снял», стараясь быть менее заметным. Или, хотя бы не «первым» в этом… За компанию, если. И «угадал».

Дорожки слез образовались на щеках Никиты, которые он пытался, но так и не смог «утаить». В кромешной тишине слышен был стук их о темно-коричневый линолеум.

Изъяв из кармана, еще один платок, Александр с легкой улыбкой поддержки на губах, передал его парню.

– Но что было тогда, а что сейчас… Сейчас, правда, еще хуже. Особенно, когда имеешь перед собой всю «картину» маслом! Все то, о чем она сказав, «умолчала». Все, что «вложила» в это определение, – сглотнул Александр и развернулся к ребятам целиком и всем корпусом. До этого, стоя боком, и бросая короткие взгляды на картину. – А я вспомнил вас, вместе с этим, как только спас. Не мог смотреть на вас, в крови и слезах, грязи… Реки – были небезопасным местом для купания, кого бы то ни было, на то время. Тогда, люди еще не «принимали» нас и «ловили», всячески. Излавливали, почти, что, как рыбу. Сетями и кольями… Водой, так же не рекомендовалось пользоваться. И я напоил вас, из своей серой металлической фляги, остатками питьевой воды. Решив, что сам-то я уж как-то протяну и без нее. Смочил три платка тем, что осталось, и отдал вам. Было что-то подобное. Такое же «месиво». Белой ткани не было видно, совсем. Все было – красным и грязным. Бордовым и «размытым»… В сотне цветов и тысячи оттенков. И когда она пришла с «таким». Уже, порядком, красным, – грустный смешок сорвался с губ. – «Испорченная одежда», стороной не прошла, конечно же! Она же убеждала, что, все-таки, содрала тогда коленку при падении. Но она ли сама? Это сейчас мы знаем, что нет… А я почему-то, на каком-то «уровне», предполагал, что она хочет сделать. Но не думал, что это будет настолько… Настолько! Она умеет удивлять. А за ней появилась и вон та!

Повернувшись, Александр указал на висевшее на стене полотно. В темной деревянной раме и с красной маской посередине.

В самом углу, почти «неприметное» и «закрываемое», при открытии двери внутрь, место. И сама она была такой, по сравнению с другими. Более красочными или более темными. Но яркими, прежде всего.

С вырезами для глаз и рта, она растекалась от середины холста к низу. Создавая шею и легкие линии плеч. На которых лежали жидкие, но проглядывающиеся волосы.

– Что-то от «Человека в железной маске»? – прохрипел Егор, боясь нарушить момент единения. И то, как один только Александр, брал и имел, слово.

Поймав боковым зрением вздрагивающие плечи Жени, который стоял по правую руку от Александра. Когда же они с Никитой – по левую. Он хотел, было, подойти и поддержать его. Хотя бы, если не словом, то дружеским объятием. Но был остановлен Никитой. Который раньше подошел к нему и передал ему, все так же, свернутый вчетверо, платок. Он его и не использовал толком, промокнув пару раз то, что успевало и успело, сорваться и потечь по щекам.

– Только, в такие моменты понимаешь, что все сделал правильно, – улыбнулся Александр, благодарно кивнув. – Пусть, иногда поведение и «хромает на обе ноги». Не имея их, вовсе. Но… Образование – стоящее.

– А я всегда считал это «богохульством», – прошептал с усмешкой Влад, появившись в комнате так бесшумно, что всех передернуло. На что он и внимания-то не обратил, подойдя к самой картине и тут же сникнув. – Нет… Ну, а что? Как «лик божий». Точнее… «Ангельский»! Это – ведь Софи?

– Хорошо, что ты не рисуешь, Владислав, – отрицательно покачал головой Александр, с усмешкой, поддерживаемой тремя. Он не пытался «разрядить обстановку» или «перевести тему». Но помочь не «утопить» еще больше или вовсе «затопить», «уводя на дно», был обязан. Тем более, такой момент, чуточку поддеть «писателя», но не картин. – От твоей «объективизации», весь дом бы превратился в «притон»! И ладно, если только в него. А не в «нарко-», ко всему…

– Почему черный? – подал голос Женя, вернув взгляд чуть покрасневших глаз, на первый холст.

– А ты, как думаешь? – склонил голову к правому плечу Александр. Переведя взгляд с Влада – на него. – Точно, не к «матери», «отсылки».

– Черт! – ругнулся парень и отошел к окну. Держа руки на голове и как можно сильнее оттягивая волосы.

Будто, стараясь вырвать их с корнями. И хоть как-то, перетянуть «внутреннюю» боль на «внешнюю». «Сменить» и «сместить» приоритеты. Заменить ее боль на «свою», и обратно.

– Мы спасем ее, Жек! – подошел к нему Егор и коснулся его правого плеча, легким похлопыванием своей правой руки, в ободряющем жесте.

– Если она сама этого не захочет – нет, – отрицательно качнул головой Женя. – А она и не захочет. И это, я не про Софи. Точнее, не только про нее. Пока, эта дрянь ее в могилу не сведет, по итогу и с концами! Но тогда – будет уже поздно.

– Значит, снимем ее с «поезда» раньше, чем тот сойдет с «рельс» и рухнет в «кювет». В «процессе»! Увезем! Ты же сам хотел, Жень, – «влился» Влад.

– А напомни-ка нам, Владик, про похищение «мученика» из непосредственного места его «дислокации» и рук «куратора»? А точнее, что будет с нами, стоит ей нас найти! А она найдет, они ж не хуже, а то и лучше, «ищеек»! – грузно выдохнул Никита, разворачиваясь к шатену. – Она нас с землей сровняет, уже на этапе «разработки плана». В самом его начале! И тут, не твои окна и ветки с листьями, а черный грунт и серый бетон! Что уж говорить, про «процесс» и «итог». Тут, нужно аккуратно и вдумчиво, адекватно все продумать.