— Подливка была чудесная.

— Тебе стоит дожить до тетиной творожной запеканки. Ходят слухи, что она получила ее рецепт от архангелов у самых ворот рая.

— Я не сомневаюсь, — Артур усмехнулся правым уголком рта.

Он отложил гитару и придвинулся ближе к краю кресла, не сводя с меня взгляд.

— Что? — я смутилась под его затуманенным прищуром.

— Классная пижама.

Я окинула взглядом то, что Хайд называл «семейниками Гомера Симпсона». Мои сваливающиеся с талии пижамные шорты с рисунками цыплят вечно приходилось подтягивать вверх.

— Кхм. Спасибо. Приходится носить ее, когда все кружевные пеньюары от «Виктория Сикрет» в химчистке.

Я скрестила руки на груди в надежде спрятать под ней всех нарисованных цыплят. Тщетно, конечно же.

— Иди сюда, — позвал Артур.

— Куда? — удивилась я.

— Сюда. Ко мне. — он легко постучал по своим коленям. — Ты сидишь там, и я не понимаю, настоящая ты или нет. Словно проекция.

Сердце у меня сжалось. Скукожилось, как после долгой стирки на высокой температуре.

Я медленно поднялась с кровати. Преодоление тех нескольких шагов, что нас разделяли, заняло целую вечность. Словно я шла по подвесному канату над бездонной пропастью.

Застыв перед ним, я задержала дыхание. Все Картеры уже уснули, даже пьяная в стельку Николь.

Кромешная тьма и тишина — вот и все, что нас окружало. Я отняла одну руку от груди и внешней стороной ладони провела по его высеченной камнем скуле.

— Ну вот и я, — тихо проговорила я, отчего-то улыбаясь. — Не проекция. Плоть и кровь.

Его рука обвилась вокруг моего запястья, и он потянул меня на себя, вынуждая устроиться у себя на коленях.

— Так лучше. — вздохнул Артур, прижимая меня ближе. — Плоть и кровь.

Его гладковыбритый подбородок потерся о мой висок. Одна теплая рука лежала у меня на талии, другая обводила контуры фигурок цыплят на ноге. Артур выглядел расслабленным и, кажется, абсолютно довольным своим положением, поэтому, прекратив дышать, как загнанная лошадь, я прислонилась щекой к его крепкому плечу и начала играться с пуговицами рубашки.

Я вдыхала и выдыхала под ритм движений его грудной клетки. Ночь сгущалась все плотнее, а повисшее молчание совершенно не нагнетало. Я упивалась ощущением мышц, твёрдых рук и бегущих дорожек вздутых вен на обнимающих меня руках.

В какой-то момент мне стало недостаточно одних только соприкосновений наших тел, и в мой мозг тропинками микросхем начали залетать размышления о том, что происходит у Даунтауна внутри. Кости, ткани, капилляры и сосуды. Как они выглядят? Мне хотелось залезть внутрь него через молнию на грудной клетке и все внимательно рассмотреть. Изнутри он должен быть прекрасен, как музейная выставка в Амстердаме.

Я извращенка?

Уверена, у него и органы выглядят, как произведения искусства. Даже поджелудочная.

Я точно извращенка.

И совсем скоро Даунтаун узнает об этом. Потому что я чётко понимала — сегодня у нас день откровений. Мы вывернемся друг перед другом наизнанку, обнажив все косточки и суставы.

Вздохнув, я наконец набралась сил спросить у него:

— Артур, кто такая Анна?

Палец, все это время чертивший по моей ноге, застыл на клюве желтого цыпленка.

— Моя сестра.

— Ты говорил, что ты единственный ребенок в семье.

— Я и есть единственный ребенок в семье.

Я громко сглотнула.

— И где же сейчас Анна?

— Она мертва.

— Как… — язык прирос к нёбу. — Как давно?

— Это случилось в прошлом году. За пару недель до Рождества.

— То есть, еще даже года не прошло? — осознала я.

— Да.

— Мне жаль, Артур. — я подтянулась в его объятиях и просунула руки ему за спину, поглаживая крепкие лопатки и позвоночник. — Ты расскажешь мне? Если хочешь, конечно.

Моя щека лежала на левой стороне его груди. Я чувствовала барабанящие стуки сердца. Эти звуки оглушали меня, пульсировали в затылке скорбящим ритмом. Его кадык двигался у изгиба моего плеча, пока он нервно сглатывал.

— Мы родились в Восточном Суссексе с разницей в двенадцать минут. Двойняшки с глазами одинакового цвета. Ее назвали Анной, в честь матери Девы Марии, а меня Артуром, в честь Артура Пендрагона. В Чикаго мы переехали, когда были еще очень маленькими. Счастливым наше детство не назовешь, все хорошие воспоминания как-то меркнут на фоне вечных ссор родителей. Мы учились в разных школах, я — в частном пансионате для мальчиков, она — в католической школе для девочек. Виделись изредка, на новогодних каникулах и летом, когда приезжали на лето к бабушке в Шотландию. Мы никогда не были особо близки, но всегда плакали в конце августа, когда приходилось разъезжаться. Когда родители развелись, Анна осталась под опекой отца, а я с матерью, поэтому мне пришлось переехать в Лондон. Мама увлеклась ботоксом и выпивкой, отец — своими молодыми ассистентками. В частных школах очень злые дети, Тэдди. Даже для меня иногда это было слишком, я порой не выдерживал — сбегал, куда глаза глядят. И на фоне своей боли я как-то не подумал, что Анне тоже… тоже больно. Ей не к кому было обратиться, некуда было бежать, она вся была сломана. Это правда. Она была вся бледная, вечно испуганная с огромными глазами. Перед рождественскими каникулами занятия в школе Анны оканчивались на пару дней раньше, чем у меня. Поэтому приезжая домой, я всегда знал, что она сейчас выйдет меня встречать. Когда я приехал зимой, она не вышла. Я поднялся к ней в комнату, но там ее тоже не было. Холодно и пусто.

— О нет, — в горле у меня встал ком.

— Когда мама зашла вслед за мной, она упала на пол и разрыдалась, ее с нервным срывом надолго забрали в больницу. Оказывается, Анна не приехала в те каникулы, потому что покончила с собой в комнате общежития.

Горькие слезинки текли по моим щекам, впитываясь в нагрудный карман на рубашке Артура.

— Мои родители — по природе своей бесчувственные индивидуумы, которым никогда не было до нас дела. Поэтому в смерти сестры я виню именно себя. Ведь в этом огромном никчемном мире я был единственным, кто мог ее спасти. Если бы только проявил хоть немного больше сочувствия.

— Не говори так, Артур. Ты ведь тоже страдал, тоже мучился, — прошептала я. — Ты бы тоже мог оказаться на месте Анны, если бы только…не продержался еще чуть-чуть.

— Да, меня еще ненадолго хватило. Меня начал душить Лондон, и я скучал по Америке, поэтому напросился к отцу. Он к тому времени как раз переезжал в Мичиган — решил реанимировать средний бизнес мертвого Детройта. Школы я поменял прямо перед выпускными экзаменами.

— А твоя мама?

— Мама меня отпустила. С условием, что перед поступлением в университет я вернусь обратно в Англию.

Мои глаза почти ничего не видели от застывших слез. Артуру пришлось ловить их большими пальцами.

— Мне жаль, Артур. Мне так жаль!

Я импульсивно подобралась и обняла его. Прижала его так близко к себе, как только могла, и он тоже цеплялся за меня, как ребенок, очнувшийся от ночного кошмара.

Мой бедный Артур. Безупречный кусочек миража, который за муляжными белозубыми улыбками прячет такую страшную, разрушительную рану. Я бы все отдала, чтобы облегчить его боль хотя бы на самую малость. Если бы только у меня хоть что-то было.

— Ты однажды сказал мне, что я самый сильный и храбрый человек, которого ты когда-либо знал. Ты ошибся. — просопела я, отняв голову от его груди, чтобы посмотреть прямо в лицо. — Из нас двоих ты куда сильнее. Будь у меня хоть малая доля твоей выдержки, я бы, наверно, перевернула земной шар вверх тормашками. Это я. Явосхищаюсь тобой, Артур. И я…

— Я люблю тебя, Тэдди. — сознался он.

Сознался первее меня.

— Что?

Я все прекрасно слышала, но все же решила переспросить. Может, мне все это мерещится. Может, это просто сон или чья-то злая шутка.

— Это правда, Тэдди. Я люблю тебя, и уже довольно давно. И если бы я не боялся испугать тебя своими чувствами, то сказал бы тебе это гораздо раньше. Наверно, еще в тот день, когда ты заварила мне самую первую кружку чая. Или когда я услышал, как ты поешь. А может даже в тот первый день, когда ты залатала побитого незнакомца у себя на кухне.