— Что-то я совсем ничего не понимаю…

— Я не думаю, что Артур вел с тобой какую-то игру, Тэдди. Иначе зачем ему оплачивать мои счета, терпеть наши убогие шутки и тусоваться здесь чуть ли не каждый божий день? Это все какая-то ошибка.

— Ошибка, — повторила я на автомате.

— Посмею предположить, — неуверенно начал он, — только предположить! Может быть, есть небольшая доля вероятности того, что мы ему просто-напросто… понравились? Шансы малы, но все же.

— Что насчет его отца? — задалась вопросом я.

Ему мы точно никогда не понравимся.

Хайд фыркнул, закатив глаза.

— А ты свою семейку вообще видела, прежде чем осуждать чужую? Да, он не идеален, но мы все не без придури, понимаешь? Мы Картеры.

Мне вдруг вспомнились слова Артура, которые он сказал мне перед тем, как мы с Адамом уехали от него: «Я буду бороться за тебя. Знаешь, почему? Потому что Картеры не сдаются».

У него действительно каким-то образом получилось стать одним из нас. Чего обычно не случается из соображений очищения кармы. Потому что быть Картером это, скорее, проклятье.

— Как же банкротство?

— Мы его переживем.

— А Чарли? — я снова обхватила себя руками.

На этот вопрос Хайд не нашел никакого ответа и вскоре притих.

Я прошлась взглядом по его побритой налысо голове и по недавно отобранной у меня пачке кислых червячков, которую он начал крутить в руках.

Чарли всем нам заменил отцов, которых у нас никогда не было. Мы все теряем его навсегда.

Есть проблемы, которые не под силу решить даже «прочистке мозгов».

Когда дело касается сердца, нам нужен только спасательный круг.

Тринадцатого августа был день рождения Чарли.

Каждый год он напоминал нам, как ему повезло родиться в один день с Хичкоком (хоть и с разницей в семьдесят лет).

Каждый год он говорил: «Старина Альфред снял «Головокружение», а я только этого облезлое, прожорливое создание с дерева». Это он про Тони, если что.

— Ну вот и все. Я теперь заслуженный старпер, — с этими словами Чарли задул свечи на праздничном торте.

Правда сразу после этого сильно закашлялся. Поэтому с последними непотухшими свечками ему помогла уже я.

— В днём рождения, пап, — я улыбнулась.

— Спасибо, детка.

Джулиан тоже буркнул слова поздравления, и последовало неловкое гробовое молчание.

Юбилей Чарли в прошлом году мы отмечали с размахом. В программе были конфетти, ночные салюты и песни Дианы Росс. Очень много Дианы Росс.

В этот раз масштабы получились совсем другие. Из присутствующих — лишь мы с Джулианом, а из парадных атрибутов — только праздничные колпаки на веревочках и новая скатерть без жирных пятен и дырок, выжженных сигаретами.

Я подарила отцу запечатанную, никем ещё ни разу не послушанную пластинку с песнями Луи Армстронга. За такой редкой партией шестьдесят первого года я охотилась уже несколько месяцев и изъездила ради неё почти весь город.

— Тэдди, не стоило, правда, — сказал отец.

Но заметив, что он прижимает к груди пластинку, как бесценное сокровище, поняла, что все-таки стоило.

Я с вызовом посмотрела на Джулиана. Мы с ним с самого детства каждый год соревнуемся за подарок для Чарли. Кто будет лучше вести себя за столом, кто аккуратнее заправит кровать, кто напишет самое хорошее поздравление. Последние два года я побеждала, попав в яблочко с перфоратором и новой магнитолой для пикапа. Сегодня я была готова подтвердить свой статус чемпиона.

Но Джулиан только помотал головой. Проведя большим пальцем руки по своему горлу, он намекнул, что мне крышка.

— У меня тоже кое-что есть, — прокашлялся он, разыгрывая саму невинность.

Приоткрыв небольшую дверцу кладовки, он вытащил оттуда здоровенный холст, накрытый сверху тканью, и поставил его в центре кухни.

— Я много денег не тратил, — краснея, сообщил брат. — Ни пенни, вообще-то. Все материалы взял на работе и, бывало, оставался там допоздна, чтобы успеть все закончить. Это все несерьезно, конечно. Но в общем, вот.

Когда он убрал нависающую на холст ткань, к глазам у меня начали подступать непрошеные слёзы.

— Боже, Джулиан, — выдохнула я.

На холсте был изображён Чарли. Но не реальный его портрет, а прорисованный какой-то необычной техникой, с цветными штрихами, маленькими пятнами и крапинками. Чарли с картины улыбался моей любимой отцовской улыбкой, которую никогда бы не смогла запечатлеть никакая профессиональная камера.

А Джулиан смог.

Эта работа была прекрасной, и я против воли начала шмыгать носом.

Я ведь даже не знала, что Джулиан такой талантливый. Что он умеет так красиво рисовать и создавать нечто настолько потрясающее.

— Ладно, в этот раз ты меня уделал, — призналась я, утирая нос рукавом своей цветастой водолазки. — Но в следующем году мы еще посмотрим, кто кого…

Одумавшись, я замолчала.

Секунды тянулись вечность, и каждая из них обрушалась на меня огромными булыжниками. Лучше бы они прикончили меня на месте, чем так жестоко истязали, прибивая к земле.

О каком следующем году я говорю? У Чарли может не быть даже следующего месяца. Следующей недели.

Было страшно смотреть на отца. Я знала, что он держался из последних сил, чтобы не заплакать. Как и мы все.

— Спасибо, сынок, — всхлипнув, сказал папа.

Раннее спокойный и отстраненный Джулиан тоже начал вздрагивать от сдерживаемых слез.

— Я люблю тебя, — прошептал Чарли. — Ты же знаешь.

— Да, — брат громко сглотнул. — Я…знаю. И я…тебя.

Договорить он не смог. От бессилия он упал рядом с холстом и прислонился затылком к стене. Его тело содрогалось от рыданий, он беспорядочно ударял кулаком по полу, а Чарли просто сидел тихо, скрыв лицо в ладонях.

Я и сама хотела скулить от отчаяния, но сдерживалась, понимая, что все роли жертв уже разобраны. Кому-то нужно было оставаться сильным.

Подобравшись к брату, я осторожно положила руку ему на плечо, но он резко отполз от меня.

— Нет! — прокричал он в слезах. — Не трогай меня! Не трогай!

Быстро поднявшись на ноги, он умчался по лестнице на второй этаж, оставив меня одну. Застрявшую между Чарли, уперевшим пустой взгляд на пыльный кухонный пол, и ещё одним Чарли, улыбающимся мне с картины Джулиана.

Мое сердце так болело, словно кто-то жарил его на медленном огне до состояния резиновой подошвы.

Краем глаза я заметила, что папа начал подниматься со своего места.

— Нет! — тут же остановила я его. — Я схожу к нему сама. Я все улажу, пап.

Брата не было ни в его комнате, ни в родительской. В итоге он обнаружился запершимся в общей ванной.

— Джулиан, — я постучалась к нему в дверь. — Вернись на кухню.

— Нет, — ответил он, хлюпая носом.

— Ну тогда хотя бы… открой дверь? — упрашивала я.

По ту сторону двери щелкнула задвижка, и мне на секунду стало чуточку легче.

Джулиан сидел на крышке унитаза, уперев руки в колени, а я устроилась на маленьком кучерявом коврике рядом с ним.

— Я больше не могу.

— Что?

— Не могу продолжать это мерзкое притворство, — с трудом проговорил он. — Словно все хорошо, и ничего не происходит. Почему мы и дальше делаем вид? Что солнце светит, птички поют, и папа не умирает?

— Пожалуйста, Джулиан, — я покачала головой. — Не надо все усложнять.

— Это не я все усложняю.

— А кто же тогда?

— Где Джек? — вскинулся он.

— Я не знаю.

— Он вечно где-то пропадает, а мы не знаем. Я думал…я думал, что он хотя бы сегодняникуда не исчезнет. Не бросит нас вот так, понимаешь? Не в день рождения.

— Ты ведь знаешь Джека…

— Нет, не знаю! Почти всю жизнь живу с ним под одной крышей и ничерта не знаю о нем! Так же, как и ты! Ему вообще есть до нас дело?

— Есть.

— Что-то по нему не заметно.

— Конечно, незаметно. Помнишь, как он в прошлом году наступил на гвоздь и даже виду не подал?