Отвратительный комок так и стоял в горле, пока Энди рассматривала себя в зеркале, а в груди возникло ощущение невероятно тяжелой пустоты. В мягком свете плафонов отражалось осунувшееся бледное лицо и — самое неприятное — испуганные глаза. Они казались то меньше, то больше, но отвратительное жалобное выражение из них не исчезало, и тогда Энди неожиданно разозлилась: «Тряпка, гадкая, жалкая тряпка! Девчонка и соплячка. Убиралась бы к себе домой! Францию она захотела. Убежишь к маме и до конца жизни будешь трястись, ожидая голодного демона, который когтистой лапой выдерет твою жалкую трусливую душонку. Да?».

Что-то внутри нее, там, за серо-голубыми при таком освещении глазами, пискнуло: «Да», и тогда Энди впервые в жизни изо всех сил дала сама себе звонкую пощечину. Не настоящей себе — той, которая смотрела на нее с испугом из зеркала.

Больше не смотрит. Оторопевшая Энди, оглушенно потряхивая головой, разглядывала бледный отпечаток на щеке, который быстро наливался красным. Какое-то время ей было не до глаз — щека почему-то запылала, и, только умывшись ледяной водой, Энди вдруг заметила, что в зеркале на нее исподлобья смотрит хмурая, серьезная девчонка со светлыми волосами и красным пятном на щеке. И глаза теперь были не жалкие. Нормальные такие глаза. Живые. И как бы говорящие: только попробуйте меня тронуть.

— Убийцей моим ты станешь, ага, разбежался, — девушка в зеркале неумело сплюнула сквозь зубы, — и не таких обламывали!

Злость, вспыхнувшая внутри, неожиданно успокаивала. Вместе с ней пришло желание утереть нос всем. Леше, тому мальчишке с Сингапура, Дионию… может быть, Игнатиусу.

Чувствуя внутри необыкновенное спокойствие, Энди сложила ладони, как будто зачерпнув из воздуха рядом с собой уверенность, злость, силу. Она не сомневалась, что возникнет огненный сгусток, но в ладонях оказалась черная и вязкая жижа, похожая на нефть. Удивленная, Энди чуть разжала пальцы, и чернота стекла по рукам, бесследно исчезнув, а на ладони лежал тяжелый, словно из свинца, угольного цвета шар. И Энди поняла, что, если этим шариком запустить, например, в Лешу и тот не успеет увернуться, мало ему не покажется.

Очень аккуратно, стараясь не расколоть плиту (это казалось вполне возможным), Энди скатила шар с ладони и положила его рядом с мылом.

«Посмотрим, кто кого, — решила она. — Если Игнатиус и вправду решил взяться за мое обучение, лучшей ученицы ему не найти».

С такими мыслями Энди вышла из ванной и наткнулась на Лешу. Он был в джинсах и свежей, но мятой футболке, волосы — влажные. Секунду они оторопело смотрели друг на друга, но Энди опомнилась первая.

— Ты что это, был в ванной?

— Да, а что?

— И помыться успел?

— Ну да, — Леша отступил на шаг на всякий случай, — а что такое?

— И где эта ванная? — Энди подалась вперед.

— Да вот, — Леша ткнул рукой за спину Энди, — тут одна ванная на этаже, не ошибешься. Тем более что ты только что из нее вышла.

— Да, но тебя там не было!

Леша еще отступил на шаг; по лицу было видно, что он ничего не понимает. Вдруг он просиял.

— Точно, прости, я не сразу понял… — он улыбнулся, — кажется, что ванная одна, она и есть одна. Но, не знаю, как тебе объяснить, короче, магически сделано так, что она всегда свободна для каждого входящего. Ванная одна, но на самом деле их много. Как только туда кто-то входит, для другого возникает вторая такая же комната, только пустая. Вместе тоже можно войти, но это нужно сделать одновременно либо по приглашению… В общем, мы были одновременно в двух одинаковых ваннах, но при этом у каждого была своя, и встретиться мы не могли. Очень удобно, кстати.

Тут, видимо, Леша о чем-то догадался, окинул взглядом Энди с головы до ног и сказал:

— Кстати, до завтрака есть еще примерно с полчаса. Доброго утра тебе.

И Леша стал спускаться по лестнице на первый этаж.

Остров Крит, Греция. Настоящее время.

Прозрачное теплое море, пляжи, яркое солнце и прохладные звездные ночи… Аланжелита была благодарна за то, что родилась на Крите.

У нее были серые глаза, нос с горбинкой и большой рот: широкая открытая улыбка практически не сходила с ее лица. Светлые волосы, не потемневшие от рождения, едва касались легкими волнами плеч. Аланжелита любила модную одежду, путешествия и красивую жизнь. Она влюбляла в себя всех встречных. К ней хотелось подойти, заговорить о чем-то неважном, стать ее другом.

В детстве Аланжелита часто гуляла меж белых домиков с голубыми крышами и синими рамами окон, знакомясь с соседями. Девочку сначала все любили: Аланжелита возвращалась домой с большими пакетами продуктов и подарков. Но уже совсем скоро ставни всех окон закрылись…

Став постарше, Аланжелита заметила, что, кроме умения подчинять волю людей, в ней заложено кое-что еще. Окружавшие ее вещи то и дело самостоятельно передвигались, меняясь местами, падали и разбивались. Потом Аланжелита обнаружила, что способна раскалывать камни. Как-то, увлекшись экспериментом, она даже разрушила один дом. Пытаясь выяснить, как управлять своей силой, она читала книги, посещала музеи, штурмовала поисковики в интернете… Углубилась в изучение духовных практик, но не смогла найти способ угомонить разрушительные силы внутри себя.

Спасение было в одном. Самоконтроль. Ему Аланжелита посвящала каждую минуту каждого дня, расслабляясь только во сне. Если она теряла контроль над своими силами, то немедленно становилась виновницей какого-нибудь несчастья. Чтобы не допускать этого, Аланжелита выстроила в своем сознании стену, непреодолимую для бушующих сил. Но те придумали иной способ — шли в обход, заставляя ее без устали достраивать защитный барьер, кирпичик за кирпичиком…

Громкий скандал вокруг Аланжелиты разразился, когда отмечали ее восемнадцатилетие: в конце вечера мамина знакомая в порыве нежных чувств подарила ей колье из двух нитей и ста двадцати крупных жемчужин, цвет которых менялся от белого до светло-кремового. Аланжелите ожерелье так понравилось, что вернуть его пришедшей в чувства женщине она отказалась. Начались разбирательства. Женщина обращалась за помощью к самым разным юристам, утверждая, что «нахалка» просто-напросто украла украшение. Вопрос разрешился в суде: Аланжелита, используя свои силы, заставила женщину признать ожерелье подарком и подкрепить сделку юридически, оформив дарственнную.

Аланжелита собиралась продать жемчуг и купить маленький домик в Исландии, чтобы уединиться, гулять по пляжу с черным песком близ деревни Вик и любоваться ледяным серым морем, ежеминутно выбрасывающим на черный берег груды белой пены. Она была готова покинуть свой дом ради тишины и спокойствия.

Но с каждым днем Аланжелита все больше влюблялась в проскальзывающие по жемчужинам нежные зеленые и розовые блики. Вскоре она поняла, что контролировать бушующие внутри ее силы становится легче, когда ожерелье на ней. Желание продавать его пропало. Денег на жизнь не хватало. Ни на одной работе Аланжелита не продержалась дольше месяца: то проблемы с сослуживцами, то жалобы коллег, что она флиртует с их парнями…

Аланжелите пришлось признать, что обеспечить себя, не злоупотребляя своими силами, у нее не получится. С тех пор прошел год. Год, наполненный путешествиями, приятными воспоминаниями и дорогими покупками за счет выбранных Аланжелитой жертв. Она открыла в себе новый дар: силы, которые ранее двигали и роняли предметы, теперь позволяли ей возвращаться в те места, где она успела побывать. Первый раз Аланжелиту перенесло в Париж: детально вспомненный подъем на Эйфелеву башню обернулся для девушки пижамной вечеринкой на ее вершине. А еще Аланжелита подтянула английский.

И вот теперь ей девятнадцать. Последний месяц она провела под крылом одной солидной дамы — владелицы рекламного агентства, приехавшей на Крит из Шанхая. Женщина везде таскала девушку с собой, и Аланжелита четыре недели моталась по лучшим курортам родного острова, по которому успела соскучиться. Благодаря покровительнице гречанка получила контракт с косметическим агентством и двухкомнатную квартиру в Ласити, на балконе которой сейчас и стояла. Казалось бы, все было прекрасно, но Аланжелита почему-то беспокоилась.