Какое-то время они стояли и молча смотрели на каменистый прибрежный песок и белую пену волн. Алексей косил глазом, исподтишка разглядывая Верховного Хранителя, которого он представлял как-то иначе: воплощение величайшей земной силы и мощи никак не проявлялось в этом человеке. Седые волосы касались плеч. Серые глаза разочарованно смотрели на линию горизонта…

— Так зачем ты искал меня? — нарушил молчание Игнатиус.

— Чтобы учиться у вас… стать вашим учеником…

— Преемником? — просто уточнил Хранитель.

И Алексей снова замолчал, сбитый с толку его спокойной прозорливостью.

— Что ж… у тебя будет шанс…

Ярко светило солнце, вдоль известняковых скал шла яхта, но на душе у Алексея было почему-то тоскливо и противно, как будто он обманул хорошего человека.

Дионий выпустил руку Энди, и она, не удержав равновесия, уселась на песок. Они переместились с вершины скал к подножию. Воды пролива была совсем рядом, и остро пахло солью и йодом.

— Ух… — только и смогла сказать Энди. — Кажется, я начинаю привыкать к внезапным перемещениям. Ты, значит, тоже волшебник?

— Ты как будто не очень-то веришь, — Дионий примостился рядом.

Энди пожала плечами:

— Я уже не знаю. По телевизору разное показывают, книги пишут. Вот опять же Библию почитаешь — сплошное волшебство, — девушка помолчала. — Хотя мама брату говорит, что волшебников не бывает.

— Библия… — Дионий как будто задумался. — А душа бывает? — и он покосился на Энди, ожидая ответа.

— Наверное… мы же думаем, чувствуем, любим… знаем, что такое хорошо и что такое плохо. Совесть у нас есть… — говоря, Энди бездумно водила ладонью по песку. — А тебе костюм не жалко? Будет в песке.

— Ерунда… Вот ты говоришь: совесть там, любовь, мысли… но ведь это все напрямую с душой не связано. Мыслит человек мозгом, знает, что такое хорошо, а что такое плохо потому, что его мама с папой научили, любит потому, что это в его природе. Где тут душа?

Энди снова пожала плечами.

— Есть вещи, в которые надо верить, — продолжал Дионий, — их нельзя так просто увидеть. Хотя… я покажу. Кстати, — Дионий внимательно вгляделся в сине-зеленые, такие же, как воды Ла-Манша, глаза девочки — уж слишком спокойно она ко всему относилась, — ты пила что-нибудь из рук Игнатиуса?

Энди рассеянно поглядела на него:

— Нет… — потом она вспомнила, что Игнатиус угостил ее коктейлем, и ей стало неловко. — Наверное, надо было заплатить, да?

— Глупости, — решительно сказал Дионий, — здесь это не принято. Ванильный, да?

— Как ты угадал?!

— Я же почти волшебник…

Тут Дионий снова крепко ухватил Энди за руку, мир вокруг нее полыхнул, она почувствовала, что куда-то падает, кружась. Вихри бушевали вокруг нее, нарастал тяжелый гул. И вдруг все пропало.

Они оказались сидящими на застеленной кровати в прохладной мансарде. Окна были распахнуты, и в них лезла густая крона любопытного каштана.

Дионий приложил палец к губам, призывая Энди молчать, и прошептал:

— Мы невидимы, сейчас будет громко…

И он кивнул в сторону дверного проема, в которым был виден кусочек кухни: синяя облупившаяся стена, старая газовая колонка, часть деревянного комода.

С лопающимся звоном что-то грохнуло, и по кухне заплясали фарфоровые осколки. Раз! И еще раз! Энди едва успевала ухватить взглядом белый проблеск летящего блюдца или чашки, а потом — крак! — и белые осколки, большие и мелкие с розовыми цветами и синими краями, начинали скакать по полу. Между бросками слышалось какое-то не то бульканье, не то всхлипыванье, и снова сверкала тарелка, летящая из одного конца кухни в другой.

— Что происходит? — испуганно прошептала Энди.

— Хм… — протянул Дионий, — семейной сценой это назвать нельзя. Для театрального действия нужен зритель, а мы на роль зрителей не годимся. Но Моргэйн бьет посуду, потому что она сердита на мужа. Она не понимает, чего он хочет, и боится, что он уйдет к другой женщине… Посуда, кстати, заканчивается.

И правда, как-то неуверенно свистнул стеклянный стакан, но не разбился, а грохнулся в груду осколков и, невредимый, откатился в сторону. Всхлипы стали чаще и громче. По полу покатился второй стакан, тоже целый. Так резко утихает летний град — вот только что он хотел изрешетить город, и уже последние ослабевшие градины бессильно шлепаются в траву.

В комнату быстрым шагом вошла большая черноволосая женщина в цветастом сарафане. Лицо ее было красным, глаза мокрыми, но она уже не плакала. Ни Диония, ни Энди, сидящих на кровати, она не замечала — просто остановилась посреди комнаты и смотрела куда-то невидящим взглядом.

— Смотри, — прошептал Дионий.

Внутри женщины как будто шла какая-то борьба, она шевелила губами, глядя в пустоту все тем же злым и несчастным взглядом. Потом глаза ее на мгновенье остекленели, она порывисто всхлипнула, и в тот же миг Дионий стремительно встал с кровати, в один шаг приблизился к женщине, схватил что-то над самым ее плечом и резко дернул на себя. Женщина покачнулась, сделала несколько неловких шагов назад, уперлась спиной в стену, и вдруг, еще раз всхлипнув, съехала на пол, рыдая.

А в руке у Диония осталось что-то наподобие легкой серо-желтой дымки с очертаниями тела. Он держал этот странный туман в неожиданно удлинившихся ногтях, и выражение на его лице было странным. Энди показалось, что черты его лица стали резкими и отталкивающими, но нет — показалось.

— Что это? И что с ней? — Энди не знала: то ли ей встать, то ли остаться сидеть. Ее словно ударило ощущение того, что произошло что-то страшное, и она задохнулась — как от холодной воды или бьющего в лицо ветра.

Дионий намеренно подчеркнуто разжал пальцы, и дымчатый силуэт рванулся к женщине.

— Это, девочка моя, то, во что надо верить, — голос и весь облик Диония сейчас казался невыносимо неприятным, — это душа. Это глупая и бессмысленная жертва, отданная добровольно.

— Верни… — Энди вскочила с кровати, — верните ей…

Дионий развел руками и только кивнул на женщину. Дымка вилась вокруг хозяйки, липла к ней, но вернуться не могла, словно натыкалась на преграду тела, отлетала на середину комнаты к Дионию и снова возвращалась к женщине. Потом душа рванулась вверх, прошла через потолок и исчезла, но через несколько секунд вернулась обратно и снова зависла, словно в недоумении.

— Видишь, — Дионий ткнул пальцем в туман, — серость. Такая же серость внутри большинства. Никчемные души, которые люди сами портят, уродуют, разбрасывают, теряют.

Душа в оцепенении висела рядом с Дионием — как желтое, расплывчатое никотиновое пятно.

Энди осторожно коснулась дымки. Ощущение было странным: и мокро, и пыльно. Женщина в углу скорчилась от ужасной внутренней боли и схватилась за грудь.

— Осторожно, — Дионий убрал руку Энди, — ты делаешь ей больно. Душа еще связана с телом.

— Я, — задохнулась Энди, — я делаю ей больно?! Это вы, вы! Вы забрали у нее душу!

— Я?! — Дионий неожиданно зарычал, глаза налились огнистой мглой, он как будто стал выше ростом и наклонился к Энди, оскалив зубы. — О нет! Это она пожелала вернуть любовь мужа, даже готова была душу свою продать! Сделка есть сделка!

Дымный пламень в глазах Диония потух, он отстранился от испуганной Энди и стал таким же, как раньше: легким, модным, надежным.

Потрясенная Энди стояла, бессильно опустив руки, глядя то на Диония, то на женщину, то на тревожно мерцающий силуэт.

— Так… вы вернете любовь мужа? — больше Энди ничего придумать не смогла.

Дионий усмехнулся:

— Сложно вернуть то, чего никогда не было, или то, что было всегда. Скажем так, все останется по-прежнему…

Перед глазами Энди все поплыло, и неожиданно она поняла, что вот-вот разрыдается.

— А как же душа?

— А душа, — Дионий щелкнул пальцами, и дымку словно снесло порывом ветра, — душа теперь принадлежит мне. Выгодно, но честно. Как говорят у вас: дают — бери…

— А бьют — беги, — неожиданно зло даже для самой себя сказала Энди.