Усыпив казалось бы неусыпную бдительность Майи искренними заверениями об осторожности и восторженным преклонением, он обрюхатил её, как свиноматку на ферме, а потом уговорами повел в загс, имитируя радость будущего отцовства и обещая позаботится о своей новой семье. Он рисовал для неё сказку, как его мать полюбит её, примет как свою дочь, о которой всегда мечтала, как они все хорошо заживут, обеспеченные добряком отчимом, не чающим души в своём пасынке. Неудивительно, что Майя, совсем девушка не глупая, но в силу своей молодости – ей только исполнилось восемнадцать – и незнания человеческих натур, всё же попалась в расставленную ловушку, оказавшись полностью во власти чар Макса, завлёкших в итоге девушку в трясину погибели, унижений и позора. Майя была очередная жертва, с той лишь разницей, что оступившись, она обрекала на погибель не только себя, но и новую, в ней зарождающуюся жизнь. Поэтому её положение было самым плачевным, самым жалким и обременительным в первую очередь для Павла Семёновича, если до этого и видевшего надежду в разводе, то теперь погасшую для него, не склонного к жестокости и черствости.

Разведись он сейчас с Ларисой, Павел Семёнович обрёк бы девушку и ещё не родившегося ребёнка на сложные условия жизни без крыши над головой. Единственное, что он мог сделать со своей стороны, так это найти слабости в законодательстве, через знакомых те связи и возможности, которые помогли бы девушке поспособствовать в получении причитающегося ей по закону, как сироте, жилья. Этим он сейчас упорно и занимался, помимо работы, в последние дни ставшей для него и временным пристанищем.

Заходя в подъезд, Ян знал, что отца наверняка не будет дома. Он брал дополнительные дежурства, нагружал себя часами, лишь бы огородить себя от той жизни, ставшей невыносимой и убогой в своей грязи и подлости. Ян бы поступал точно так же, будь у него возможность, но единственную лазейку он видел в подработке на скорой фельдшером, которая будет возможной только следующим летом, при условии, что он сдаст экзамены. С каждым днём шансы на это понижались с геометрической прогрессией, по мере нарастания обостренности конфликта между Майей и Ларисой, сейчас снова безработной, сидящей постоянно дома и вечно пьяной.

Ян грезил, как на зарплату сможет снять квартиру и съехать наконец, с этого дурдома. Он уже не надеялся, что отец сможет избавиться от Ларисы, если только Майя каким-то чудесным образом не сможет получить квартиру. Тогда дилемма совести разрешиться и Павел Семёнович с облегчением снимет петлю с шеи, в которую по неведомой Яну глупости он влез. Он не обвинял отца в той ошибке, которую тот совершил, женившись во второй раз, прекрасно понимая, что жизнь одна, никому не дано прожить её еще раз, когда, зная, где кроются ошибки, можно обойти все злосчастные места стороной. И его отец решившись на брак, не знал, к чему это приведёт. Не знал и Ян, тогда думающий, что Павел Семёнович, наконец-то наплававшийся в вольных бескрайних морях, наконец, нашел свою тихую спокойную гавань и пристанище своей старости.

Бросив в коридоре сумку с учебниками и конспектами, Ян поплелся на кухню, где стояла его раскладушка, спальное место, от которого поутру болело всё тело. Майя стояла за плитой, что-то готовя. Увидев Яна, она улыбнулась, искренне радуясь его появлению, отчего Яну сделалось не по себе. Она неловко повернулась, чтобы пропустить парня к столу, случайно задев животом маленький приставной столик, купленный по переезду, где обычно стояла грязная посуда. Несколько тарелок, упав на пол, сразу разбились, разлетевшись на части по всему полу. Ян сразу же бросившись убирать, стукнулся лбом о лоб Майи, тоже согнувшийся одновременно с ним. В её глазах выступили слёзы, через несколько минут перешедшие в глухие рыдания.

Ян знал, как это бывает. Когда накопившиеся слёзы прорываются не в момент, когда были вызваны, а от пустяка, огороженного от печального события или череды событий временем. До этого стойкая и безропотно всё сносящая все унижения Майя, вдруг сделалась слабой и уязвимой. В принципе, такой, какой она и была.

– Ну, не плачь. – Растерянно утешал безрезультатно Ян, поглаживая девушку по плечу.

В квартире стояла тишина, по которой Ян решил, что кроме них двоих никого нет дома. Наверное, это и способствовало проявлению того отчаяния, которое он наблюдал, не зная, как остановить его, облегчить участь девушки, его испытывающего.

– Ты не понимаешь! Какая же я дура!

Ругая себя, Майя била кулаком себе по голове, пока Ян не перехватил руки девушки, прижав её к себе. От неё исходил легкий запах пота и чего-то, вызвавшее в нем ощущение теплоты и заботы. Это был запах материнства, оставивший след в его подсознательной памяти, вдруг ожившей в своей яркости и сладости мгновения, испытанного им, возможно, когда он был только младенцем.

– Тебе вредно, подумай о ребёнке.

– Что, что ребёнок? Кому он нужен? Ему? Так где он? Где он шляется ночи напролет? Ты знаешь, что он ворует у тебя деньги? Ну и дура, ну и дура! Как я могла его полюбить, скажи, как? Ведь я клялась себе, что у меня будет нормальная семья!

Майя сидела на полу, облокотившись о стену, размазывая по лицу слёзы, и покусывая губы. Её лицо было уродливо в своём неприкрытом страдании, и, зная это, она пыталась успокоиться, но ей это никак не удавалось. Подав стакан воды, Ян тоже сел на пол, рядом с девушкой, не зная, как ещё можно помочь. Вдруг подумал, что несмотря на то, что совершенно не знает ни её саму, ни её прошлое, он испытывает к ней доверие, чувство родства, как если бы они были знакомы много лет. Страдания сближают, именно тем, что человек, испытывающий их, обнажает свою истинную личину, суть, в обычное время до которой приходится пробираться сквозь нагромождения лжи о себе, сквозь мишуру, обвешиваемых истории жизни, чтобы казаться ярче, значимей, чем есть на самом деле.

– Как вы с ними сошлись, не понимаю. Семейство Адамс, вот кто вы. И это было бы смешно, не будь так печально. Твой отец не плохой, умный человек, как его угораздило жениться на этой мымре?

Ян с закрытыми глазами невесело усмехнулся. Его руки расслаблено лежали на коленях, а голова откинута назад. Можно было подумать, что он спит, хотя просто думал. С закрытыми глазами ему всегда было легче это делать. Думать, представлять, вспоминать.

– Они вместе уже почти пять лет. Мы жили с отцом в другом городе, знаешь?

– Макс говорил.

–Мне тогда казалась, что жизнь настолько убога, настолько безобразна, что это безобразие, уродство я видел буквально во всём. Я его отождествлял со своей тогдашней жизнью, с городом, с быдлом, которого там было немерено. Я мечтал только об одном, убежать от всего этого. Мне казалось, что в Минске всё будет по-другому, а в итоге всё то же, с той лишь разницей, что теперь убожество прячется за глянцем, фасадами зданий, стеклянными витринами, в облике хорошо одетого человека, улыбающегося, но внутри испытывающего дикую злобу неудовлетворенности и одиночества. Это и про Макса тоже.

– Не понимаю.

– Всё потому, что ты не знаешь его. Он прост, как инфузория-туфелька. Он одноклеточный организм с одной извилиной в мозгу. Но у него тоже есть свои неутоленные желания, мечты, стремления. Да, они пошлые, примитивнейшие, но чтобы стали возникать более серьезные желания, возвышенные, благородные порывы, надо утолить низменные инстинкты, инстинкты обычного выживания. Ты никогда не задумывалась, почему у нас почти все мужики пьют?

Майя неопределенно покачала головой, не зная, что сказать.

– Чтобы забыться! Они не видят света в конце туннеля, не видят выхода из западни, поставленной государством в виде мизерных зарплат, нищеты и однообразности. Только привилегированным чиновникам и программистам дано познать красоту жизни, другие же наблюдают её отголоски, целыми днями батрача на заводах, мучаясь при этом, как обеспечить семью и свозить этим летом детей к морю.

– Ты говоришь, словно сам мучаешься этими проблемами.

– Не этими, так другими. Просто они на виду, вот я и говорю про них. То же самое и Макс. Он не знал в жизни ничего хорошего, так как же оно могло появиться в нём? Посмотри на его мать…