Главное, чтобы они помогли.

…

— Помогли? — прошептал Уолтер, прикрыв глаза. Ему показалось, что где-то в непроницаемой темноте Джек печально покачал головой.

…

Комиссия приедет завтра. Мой обман сработал — тридцать четвертая пациентка потеряла стабильность и признана непригодной для демонстрации. Остальным пациентам утром будет введена доза, а к полудню им по очереди, под наблюдением комиссии, принесут обед. Санитары отвяжут их от кроватей и оставят столовые ножи вместе с едой.

У меня трясутся руки, впервые в жизни. Кажется, это результат приема лекарств. Проклятье, если я заработаю себе непроходящий тремор — проще будет застрелиться, ведь нет ничего более жалкого, чем врач, потерявший свой главный инструмент!

Если все пойдет по плану, десять человек завтра убьют себя на моих глазах. Тогда я смогу отчитаться о результатах, сдать проект на техническую доработку помощникам и наконец-то уделить время Кэт.

После я сделаю то, что полагалось сделать давно — допрошу ее горничную у себя в лаборатории. Разумеется, я не стану угрожать и даже не прикасаться к ней — не хватало только пытать и запугивать прислугу! Но я точно знаю, что люди испытывают интуитивный страх перед медицинской атрибутикой. Банки с заспиртованными человеческими органами на полке производят на неподготовленных людей должное впечатление, даже без уточнений, какие из них извлечены во время вивисекции, и какие — лично мной.

…

Эксперимент прошел успешно.

…

Я пишу это не для того, чтобы себе лгать. Мистер Нельтон лично поил тридцать четвертую пациентку перед демонстрацией. Я понимаю его мотивы — ему хотелось регалий, здесь и сейчас. Он решил рискнуть. Имел на это все права. У меня не было полномочий ему запретить. Да и что сказать — лучший врач Альбиона взялся спасать гунхэгскую военнопленную, потому что у него, мать их, дурные предчувствия?!

Глубинный страх — потерять ребенка, навредить ему.

И чувство еще глубже, скрываемое ото всех — ненависть к нему. Этот ребенок, результат насилия, заставил ее измениться, вызвал мое пристальное внимание.

Три капли «Грая», две капли опиумной настойки — и самое тайное стало навязчивой идеей. Поэтому я держал ее на привязи.

Я не записал это в ее карту. Сам не знаю, почему. Это состояние тесно связано со стандартными для беременных неврозами. Не могу назвать себя большим специалистов в этой теме, но даже поверхностных знаний хватило, чтобы за несколько сеансов понять, что после рождения ребенка все должно измениться. Если бы она ненавидела его осознанно — было бы другое дело.

Поэтому я хотел дождаться родов. Я был почти уверен, что она не станет его убивать. И после этого ребенка можно будет отдать в Колыбель — я уверен, что мне удалось бы без всякого труда убедить мистера Нельтона, что мы собрались здесь ради науки, а не для того, чтобы топить младенцев.

Но мой план провалился — у мистера Нельтона не было беременной жены и некстати проснувшейся совести проснувшегося наследственного безумия.

Мне не доставило ни малейшего удовольствия то, что я увидел.

…

Проклятье, я никогда столько себе не врал. Я впервые так напился — вообще не знал, что это возможно. Наверное, стоило спросить совета у Уолтера, вот уж кто хорошо знает, как смывать дж джином привкус альбионских порядков!

Я заперся в лаборатории. Никто не должен видеть меня в таком состоянии. Вел ве Велел слугам сказать дома, что доктор Говард — проклятье-доктор-Джек-Говард-как-я- горж — гордился-этим-раньше — уехал отмечать ус успешную сдачу проекта.

Должен был ехать к Кэт, но не могу. Почему-то меня приводит в ужас мысль о том, чтобы даже дотронуться до нее.

Словно я сделал нечто ужасное.

Я не соврал! Отец может мной гордиться, да продлится Сон, чтоб его, Спящего о нем еще много десятилетий!

Сколько крови.

Зачем? Ради кого?

Ради солдафонов Колхью, которые простреливали колени при приговоренным пленникам?!

Написал левой рукой записку с ошибками и заплатил нищему мальчишке, чтобы подбросил ее в жандармерию. Мне казалось хорошей шуткой — «Дорогой начальник!.. сейчас они говорят, что я доктор. Ха-ха. ваш покорный слуга, Джек Потрошитель».

Джек Потрошитель. Сейчас они говорят, что я доктор.

Никакой я не доктор. Я напился потому, что женщина, которую я привез из Гунхэго, чтобы поставить эксперимент, стала удачным его завершением.

Потрошитель.

Мясник.

Кусин-жо — они говорили мне еще тогда, предупреждали, эти люди с отечными лицами и гнилыми зубами, которые называли меня мясником.

Человеком, который потрошит скот.

Сколько крови.

Нужно было снять шлюху и говорить ей, а не писать это все — у меня болит рука и буквы расплываются перед глазами.

Потом можно было бы ее прирезать — зачем заканчивать, раз начал. Я как раз обещал в записке отрезать девушке ухо — какой девушке, почему отрезать ухо — понятия не имею. Наверное, мне казалось это смешным.

Смешная шутка.

Шутка?

…

Уолтер захлопнул дневник.

«Грай» выводится из организма за две недели. Скоро видения должны прекратиться, Джек должен навсегда замолчать, а они с Эльстер наконец-то перестать бояться друг друга.

Он думал о том, что увидел тогда Джек и чувствовал, как в который раз за день к горлу подступает тошнота. Он надеялся, что мистеру Нельтону хватило гуманности хотя бы положить ей не тупой столовый нож.

— Уолтер? — сонно прошептала Эльстер, теплыми пальцами ероша его волосы. — Тебе плохо. Я сквозь сон чувствую.

— Да, мне и правда… не очень хорошо, — через силу улыбнулся он, прижимая ее ладонь к своей щеке.

— Иди спать. Я заберу у тебя саквояж и запру дверь в свою спальню. Если решишь задушить меня простыней — замучаешься дверь ломать.

— Я должен дочитать, — возразил он.

Оставалось узнать, что же случилось с Кэт.

— Никому ты ничего не должен. Пойдем, — она потянула его в полумрак, к лестнице.

Он, вздохнув, поправил на ее плечах одеяло и позволил себя увести. Отпер третью спальню, открыл окно, позволяя холодному ветру обнять разгоряченное лицо.

Эльстер не уходила. Сидела на краю кровати и смотрела на него снизу вверх.

— Уолтер? Как с навязчивыми мыслями? Хочется выкинуть меня в окно?

— Думаю, у нас есть немного времени до их появления, — усмехнулся он, садясь рядом и стягивая с нее одеяло.

Уолтер никак не мог уснуть. Эльстер ушла, оставив ему смятые простыни и тяжелые мысли. Он заставил ее выпить снотворного, надеясь, что так ее не будут мучить отголоски исповеди.

Он представлял, как она остается наедине со своими потревоженными ранами и от одной мысли становилось отчаянно тоскливо, но он отчетливо понимал, что поплакать в одиночестве для нее будет легче, чем умереть.

Отзвуки ее рассказа и дневника Джека пульсировали в измученном сознании, как еще недавно боль в воспаленной руке.

Он ворочался почти полчаса, тщетно пытаясь забыться. Не хватало воздуха, даже из раскрытого окна, а душа, расцарапанная чужими словами, стонала и искала утешения.

В конце концов он не выдержал. Саквояж Эльстер, как и обещала, забрала и заперла в своей спальне, но оставила на прикроватной тумбочке все лекарства и стакан воды. Трясущимися руками он отмерил пятнадцать капель снотворного — осталось всего полфлакона — и провалился в сон, едва успев вернуть стакан на место.