Наконец-то в его сне была только пустая чернота. Он чувствовал ее неспящей, сжатой судорогой тревоги частью сознания, которая никак не могла расслабиться. И был счастлив — вот он, сон, не терзающий кошмарами, словно вода в чистом ночном озере. Может быть, эту жажду он и чувствовал? Хотелось не крови, не чужой боли, а пустоты?

Она текла по истерзанному сердцу, наполняла сознание, растворяла боль и усталость.

Пружина медленно разжималась. Сознание окончательно покидало его, и вот уже скоро он целиком упадет в этот сон, а когда проснется — наконец почувствует себя отдохнувшим. И обязательно придумает, что им с Эльстер делать дальше.

Кто-то опустил ладонь ему на плечо, и Уолтер с трудом сдержался, чтобы не застонать. Кто-то нарушал его единение с собой, прогонял целительный сон, заменяя его беспощадной реальностью.

«Это Эльстер. Не нужно просыпаться», — с отчаянием шепнул малодушный внутренний голос.

Голос, раздавшийся следом, словно облил его жгучей ледяной дрянью, смахнув остатки сна.

— Просыпайтесь, герр Говард. Вставайте.

Он открыл глаза, не в силах поверить в то, что только что услышал. Дернулся к тумбе, но вспомнил, что револьвер отдал Эльстер, побоявшись оставить у себя.

Эльстер, которая совершенно не умела стрелять.

Унфелих стоял у его кровати, наклонив голову к плечу и его светло-голубые глаза за помутневшими стеклами очков казались белыми в полумраке.

— Вы…

— Я же говорил, что найду вас. Неужели вы действительно надеялись уйти?

Он чувствовал, как ужас медленно застегивает ледяные кандалы на запястьях и затягивает удавку на шее. Нужно было что-то говорить. Делать. Броситься на него, попытаться убить — но он не мог.

Может быть, потому что понимал, что раз Унфелих стоит здесь — в соседнюю спальню он уже зашел.

— Где она? — просипел он, зачем-то вставляя в брюки ремень. Он спал не раздеваясь, на случай, если придется бежать.

Не пришлось.

— В соседней комнате, очевидно. Где я ее оставил, — ответил он, и на его лице не отразилось ни единой эмоции.

— Жива? — только и смог спросить Уолтер.

— Не знаю, — пожал плечами Унфелих, отходя в сторону.

Он бросился в коридор.

Дверь спальни Эльстер не была выломана — аккуратно приоткрыта и в темноту коридора лился желтоватый свет прикроватной лампы.

«Нет-нет-нет», — бестолково бились в сознании бесполезные слова.

Она лежала поперек кровати, вытянув руку к двери, не успев даже сбросить одеяло, насквозь пропитавшееся красным. В широко раскрытых глазах застыл ужас.

Даже в смерти они оставались золотыми — совсем не как в прошлых его кошмарах.

И эта деталь, собственный ужас от произошедшего и тяжелый запах крови, мешающийся с морским ветром, врывавшимся в окно, окончательно убедили его в реальности происходящего.

Абсурдной, жестокой и несправедливой. Такой, какой реальность всегда и была.

Он подошел к кровати, опустился рядом на колени, все еще не в силах поверить в то, что видит.

— Эльстер?.. — тихо позвал он, сжимая ее руку.

Она была теплой, и в первую секунду надежда, глупая, но яркая и болезненная наполнила его душу, словно взрыв. Но ее тут же сменило отчаяние — проклятые протезы имитировали тепло человеческой кожи. Протез не знал, что хозяйка умерла, продолжая нагревать имитацию.

Уродливая рана чернела на ее спине.

«Шрам получится некрасивый, она расстроится», — мелькнула глупая мысль.

Не будет никакого шрама.

Кровь еще вытекала редкими толчками, будто в такт слабому дыханию.

— Девочка… — с отчаянием прошептал он, касаясь ее лица.

Он не стал подхватывать ее на руки, как это делали герои глупых романтических книг, которые он читал в прошлой жизни — понимал, что сделает больно. Только гладил мягкие, мокрые волосы и чувствовал, как его собственная жизнь вытекает вместе с ее кровью.

Посеревшие губы шевельнулись, будто она пыталась что-то сказать. Ужас пропал из ее глаз, осталась только обреченная тоска и слезы — редкие, никак не проливающиеся и словно тоже причиняющие страдания.

Зажглось неуместное воспоминание — зачеркнутые строчки в дневнике Джека. «Простите меня».

Он подавился словами «прости меня», они вдруг показались ему отвратительными, до тошноты эгоистичными, а поступок малодушным — просить у умирающей прощения, облегчать собственную участь вместо ее.

Губы снова беззвучно шевельнулись. Он прочел два слова — собственное имя и «больно».

Унфелих был где-то рядом. Уолтер чувствовал его присутствие, но не оборачивался.

— Я хотел, чтобы ты была счастлива, — прошептал он, кончиками пальцев вытирая слезы и кровь с ее лица. — Я никого так не любил. И уже не буду любить. Приснись Спящему в следующем Сне и пусть в нем не будет страданий. И пусть тебя бережет кто-то, кто справится лучше меня.

Он нащупал ледяную рукоять револьвера, лежавшего под подушкой. Эльстер смотрела полными отчаяния глазами и ее пальцы редко слабо вздрагивали, будто она пыталась дотянуться до него. Он сжал ее левую руку правой, чтобы она почувствовала живое прикосновение. Коснулся поцелуем ледяных губ, на которых застыл вкус соли и железа.

А потом встал и выстрелил ей в висок, навсегда погасив с золотое сияние глаз.

Он успел заметить, что перед выстрелом раздалось два сухих щелчка. Не закрывая глаз, он прижал дуло к собственному виску. Отсчитал восемь щелчков и опустил оружие.

Унфелих подошел к нему, ошеломленно стоящему над кроватью. Уолтер все силился поверить в то, что сейчас произошло, но никак не получалось.

Это не могло происходить на самом деле.

Теплые сильные пальцы забрали револьвер из его рук. Он, вздрогнув, обернулся.

— Что же вы стоите? — с трудом выдохнул он.

Уолтер знал, что должен чувствовать ненависть, но ее почему-то не было.

— Мне нет нужды убивать вас, герр Говард, — тихо сказал Унфелих, пряча его револьвер в карман форменного пальто. — Вы нам не нужны. Вы сумасшедший — вам все равно никто не поверит. Убили свою любовницу. Скоро за вами придут, будут судить и, скорее всего, повесят. Как безумного убийцу и лигеплацкого Потрошителя.

— Это вы убили ее…

— Мы оба знаем, что это неправда, — мягко сказал он. — Советую вам дождаться жандармов. Девочку в соседней комнате я, разумеется, не трогал. Вы ведь не хотите, чтобы она себе навредила?

Что-то странное почудилось в его словах, но Уолтер был слишком ошеломлен болью, чтобы думать.

Словно раскаленный свинец, она наполняла все его существо, не давая ни пошевелиться, ни отвести взгляда от тела на кровати.

Все, что осталось — пустая оболочка, окровавленные простыни.

Испорченный механизм. Разбитая чашка.

Что она видела в жизни кроме насилия и грязи? Короткую, бестолковую любовь с человеком, который не смог ее спасти?

— Убейте меня, — попросил он, снова поворачиваясь к Унфелиху, который все еще стоял рядом и наблюдал.

Он только покачал головой.

— Я — законник, не палач. Вас будут судить и если убьют — это решит судья, а не я. И сделает палач, а не я. Прощайте, герр Говард. Мне действительно жаль. Нужно было соглашаться тогда, в тюрьме.

Он развернулся. Вышел в коридор. Уолтер все еще стоял, опустив руки и оторопело смотрел на чернеющий проем. А потом вдруг разом стряхнул оцепенение и бросился к лестнице.

— Унфелих! — крикнул он сверху, глядя на несуразную фигуру, уже скрытую полумраком первого этажа.

— Да, герр Говард? — участливо откликнулся он.

— Вы распорядились меня отравить?! Чтобы я убил ее, сделал вашу работу?!

— Да. В итоге… в итоге так и вышло, верно? — спросил он.

А потом повернулся и ушел. Уолтер слушал удаляющиеся шаги и думал о том, выдержит ли его перекладина у чердака.

Потом повернулся и медленно вернулся в спальню Эльстер.

И замер на пороге.

Она все еще лежала лицом вниз, повернув голову. Только никакой раны на ее спине не было. На виске — была, а не спине — нет.

Он думал, что не в силах испытать больший ужас, чем в момент, когда осознал, что все кончилось. Но боль, пришедшая от осознания совершенного, была гораздо страшнее.