…

Ему показалось, что его разбудили всего через несколько минут после того, как он уснул. Кто-то грубо тряс его за плечо.

— Уолтер Говард?

— Да, в чем дело? — прохрипел он, пытаясь сфокусировать взгляд на стоящем перед ним человеке. Удалось разглядеть только темно-серый мундир с медным аксельбантом.

А потом он вдохнул что-то тяжело пахнущее камфорой и сознание его снова погасло.

«Эльстер!» — плеснула паническая мысль за мгновение до того, как он провалился в безмолвную темноту.

Море ему больше не снилось.

Человек, сидевший перед ним, не казался опасным. Уолтер пытался сосредоточиться и разглядеть его лицо через пелену мути, растворяющую очертания. Выходило плохо. Мужчина похож на учителя — доброе лицо, мягкие движения, седые волосы, зачесанные назад. Но чем больше деталей удавалось заметить, тем больше он пугал: у него слишком добрые глаза, слишком сострадательная улыбка, он слишком не похож на жандарма. За спиной таких всегда стоит второй, не похожий на учителя. Чаще всего второй носит маску палача.

Уолтер мучительно пытался сосредоточиться.

Он не боялся быть раненным в бою, но при мысли о пытках разум застилал липкий, словно раскаленная патока, ужас. Иррациональный, неконтролируемый. Неуместный сейчас, как никогда.

— Юноша, вы меня слышите?

Лубок сняли, чтобы надеть наручники. Он осторожно попытался пошевелить пальцами. Правая рука еще слушалась, левая отозвалась острой, режущей болью. Левый рукав рубашки тяжело набряк — швы разошлись.

— Да, — с трудом ответил он. Бесполезно было притворяться. Этот человек с исполненным жалости лицом видит каждое его движение. Читает каждую эмоцию. По запаху чувствует страх. Уолтер не обольщался в способностях обмануть его.

— Прекрасно. Вы знаете, почему вы здесь?

— Нет.

— Вы не знаете, или за вами несколько грехов и вы хотите скрыть один из них?

«Они знают про Эльстер. Где она? В соседней комнате? Альбион с его проклятыми законами, ведь ее могут пытать, даже не получая разрешения клириков — она не снится…», — с ужасом подумал он.

— У меня нет грехов.

— В таком случае, почему вы здесь? Это, видимо, недоразумение?

Сколько сострадания в его голосе. Уолтер не мог найти ни одного знака отличия — ни погон, ни нашивок, ни аксельбантов. Даже пуговицы на темно-сером мундире были простыми, черными. Какую должность занимает этот человек? Каковы его полномочия?

— Как вас зовут?

— Можете звать меня Чарли.

— У вас есть фамилия?

— Зачем вам моя фамилия? — участливо спросил он.

Уолтер поморщился. Он ненавидел подобные игры. Ненавидел всей душой с университета, где на курсе дипломатии их учили также вести допросы. Он помнил задание на выпускном экзамене — студенты должны были узнать у преподавателя, какой цвет он загадал. Уолтеру достался красный. Ему потребовалось полчаса.

— В чем меня обвиняют?

— Разве вас в чем-то обвиняют?

«Прикинься дураком — допрашиваемого это выведет из себя».

— В таком случае, мое нахождение здесь и правда недоразумение. И на каком основании со мной обращаются подобным образом? Вас не уведомили о моем статусе?

— Но у вас нет никакого статуса. А обращаются с вами, должен отметить, исключительно мягко.

— Вы, видимо, с кем-то меня спутали. Мое имя — Уолтер Говард, и согласно третьей поправке к Декларации о…

Чарли скривился и жестом остановил его.

— Вы правы, ваше имя — Уолтер. Это так. Но вы никакого отношения не имеете к роду Говардов. Надеюсь, вы не хотите, чтобы вас высекли на площади за попытку обмануть правительство?

— Что?..

Чарли достал из стола бумагу и показал ее Уолтеру. Он не видел написанного, только видел печать и размашистую подпись своего отца.

— «Настоящим я, Ричард Говард, подтверждаю, что единственным наследником моего состояния и титула является моя супруга, Ленне Говард, урожденная Скалигер. Моим единственным ребенком я признаю нерожденного…»

— Дайте посмотреть бумагу, Чарли? — вкрадчиво попросил Уолтер.

Он отчетливо понимал, что, если сейчас ему покажут бумагу — он потеряет остатки самообладания и никакую полемику вести не сможет. Если отец и правда отрекся от него, если он теперь лишь бездомный бродяга с гражданским удостоверением Кайзерстата — значит, его положение ненамного лучше, чем у Эльстер. Значит, он ничем не поможет ни ей, ни себе.

Когда Чарли, мягко улыбнувшись ему, словно ребенку, правильно ответившему на вопрос, убрал бумагу обратно в ящик, Уолтер с трудом сдержал вздох облегчения.

— Поверьте мне, Уолтер, появление такой бумаги — вопрос времени. Это ваш отец вызвал нас и сказал, что вы прибыли.

— Лжете! — не сдержался он.

Но по глазам Чарли он видел, что на этот раз тот говорит правду.

— Уолтер, на что вы рассчитывали? Вас не задержали на аэродроме только из-за путаницы при пересадке — кто-то написал, что вы остались в госпитале, а не сели на «Майерлинг». Вы приехали к отцу, вели себя вызывающе — мажордом доложил, что вас видели выходящим ночью из спальни вашей компаньонки. Ваш отец очень расстроен вашим поведением и не хочет, чтобы вы своим распутством и юношеским нигилизмом вредили его будущему наследнику. К тому же вы прекрасно знаете, что послужило причиной интереса жандармерии.

— Понятия не имею, — отрезал он.

Злость — опасный союзник, Уолтер всегда это знал. Она притупила боль, прояснила разум, но она же сделала его уязвимым. А обмануть жандарма стоило попытаться. Кроме умения лгать у него ничего не осталось.

— Со стороны моего отца странно так не заботиться о благополучии рода, мать его, Говардов, позволяя вам обвинять в чем-то его второго сына, — процедил он.

Злость улеглась в сердце, как послушная кошка. Жандарму незачем знать о том, что он с детства учился смирять свой гнев. В Лигеплаце он, наоборот, учился выпускать его наружу. Злость делает его уязвимым, а еще страх. Значит, он будет бояться и злиться.

— Вас обвиняют не «в чем-то», Уолтер. Скандал уже принял международный масштаб. Как вы мудро отметили, вы пока еще Уолтер Говард. А значит, наследник знатного рода Альбиона. Если бы вы были просто Уолтером — вас бы передали Кайзерстаткой жандармерии, так вы получили их удостоверение. Как вы знаете, к Кайзерстате несколько иные порядки… допроса.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — прошептал Уолтер, с трудом сжимая пальцы левой руки.

Боль ударила от запястья в плечо и растеклась по груди. На секунду ему показалось, что сердце вот-вот остановится. Но эффект был достигнут — Уолтеру не нужно было зеркало, чтобы знать, что он смертельно побледнел и у него расширились зрачки. Он понял намек и испугался — пусть «Чарли» думает, что это так.

Его пытаются убедить отречься от своих привилегий. Естественно, ни в какой Кайзерстат его после этого не направят — получат признание и повесят. Поэтому за родовое имя стоило держаться до последнего.

Настоящий страх бился где-то в глубине души, грозя вырваться наружу. Но от самообладания Уолтера зависело сейчас две судьбы — его и Эльстер. А Эльстер волновала его куда больше, чем собственные страхи. Уолтер отлично знал, что совесть хуже любого палача.

Если он не сможет — останется только молиться Спящему, чтобы разум его покинул и ему не пришлось остаться один на один со своей болью, виной и страхами. Это будет слишком жестоким исходом.

— Вы убили Хагана Хампельмана, его жену — Марию Хампельман, Сатердика Шатта и его жену, Мирабель Шатт, — наконец сказал Чарли.

— Я не убивал этих людей. Никогда не видел их, не говорил с ними и близко не подходил к их домам.

— Хозяин паба, где вы работали, дал вам исключительно лестные характеристики. Но она из его постоялиц дала показания, которые подтвердили все остальные — вы отсутствовали каждое утро примерно по часу.

— Я ходил к морю, — твердо сказал Уолтер.