— Я прекрасно знаю, какая программа у «Пташек». Не спрашивайте, герр Унфелих, у меня нет ответов на ваши вопросы.

— Тогда позвольте я развею ваши иллюзии о том, что мы истязали несчастную девушку и заставляли ее заниматься тем, что ей противно.

Унфелих достал из-за пазухи стопку фотографий и протянул Уолтеру. Он медленно взял их здоровой рукой и тут же протянул обратно.

— Простите, я не стану на это смотреть.

— Очень зря. Поищите на фотографиях исполненные страдания глаза, следы побоев и прочие ужасы, что вы себе нафантазировали.

— Если все так замечательно и ей так нравится, почему она сбежала? — ядовито выплюнул он. Фотографии, которые он все еще держал в руке, казались чем-то липким и омерзительным. Единственная сцена, которую он успел увидеть, въелась в память, словно ее выжгли железом. Он не знал женщину, которую там увидел. Это была не Эльстер.

— А это, герр Говард, лучший вопрос, который вы задали. Это именно то, о чем вы не подумали, когда согласились помочь девушке в беде. Подумайте, герр Говард. Этот механизм создан для того, чтобы делать то, что запечатлено на фотографиях. Он выполняет свою прямую функцию. Но если она сбегает и начинает метаться по городам и приставать к людям… Разбитую чашку выбрасывают. Если ее не выбросить, а оставить валяться на полу, кто-то рано или поздно наступит в темноте на осколок и покалечится.

— Она не опасна.

— Откуда вы знаете? — Унфелих подался вперед и в его глазах зажегся странный огонек. — Потому что она не прирезала вас во сне? И, конечно, ничего такого не могло произойти, ведь она хорошая и добрая девочка? Герр Говард, поймите, это не человек. На самом деле ей не нужно отдыхать, не нужно есть и ее трудно убить. Она может идти или бежать целый день. Она прекрасно прячется, умеет манипулировать, и она совершенно непредсказуема. Сегодня ей нравилось играть с вами. Завтра она решит, что ненавидит всех мужчин без разбора и начнет резать людей в подворотнях. Поэтому я должен ее найти, герр Говард. Не потому, что она знает какую-то там «правду», как она вам сказала. Вот, на фотографиях вся правда. А еще правда в том, что мы понятия не имеем, чего от таких, как она ждать. Это сбой в системе, досадная ошибка. Мне доложили, что она обокрала дом вашего отца и сбежала. Вы ожидали от нее этого поступка?

— Нет…

— Вот видите. Помогите мне, Уолтер. Помогите мне, а я помогу вам. Вы знаете, что мне никто не давал официального разрешения с вами разговаривать? Если вы поможете — я не просто вытащу вас отсюда, я сделаю так, что с вас будут сняты все обвинения. Поверьте, это просто устроить. Проще, чем вам кажется.

«На Альбионе ненавидят «Пташек» и все, что с ними связано. Сколько бы денег он ни заплатил, Комиссия по Этике просто не допустит моего освобождения. А как иначе освободить меня? Уж не предлагает ли он организовать еще пару трупов с вырезанными сердцами в Лигеплаце?» — подумал Уолтер, закрывая глаза.

Унфелих был прав. Он знал о «пташках» больше, чем Уолтер. У него не было никаких подтверждений того, что Эльстер не опасна. Он убедился в том, что она и правда механизм, и механизм, как говорил Унфелих, неисправный. На фотографии она вовсе не выглядела несчастной.

Уолтер мог с чистой совестью согласиться помогать Унфелиху. Он понятия не имел, где Эльстер и как ее искать. Он мог поступить по-умному, начать торговаться, требовать освобождения, оправдания, убежища в Кайзерстате.

Он был уверен, что ему бы все это дали.

Но Унфелих знал, что Уолтер не лгал. Значит, он знал, что Уолтер не в курсе, где сейчас Эльстер. Значит, у него есть план как заставить ее выдать себя, и Уолтер будет виновен в ее смерти.

— Она ничего не чувствует. Она не привязана к вам, не испытывает благодарности или любви… — доносился голос Унфелиха сквозь застилающую сознание пелену.

Ничего не чувствует. Не умеет любить.

«Такая же, как все женщины окраин — алчная и пустая», — вдруг вспомнились слова, написанные каллиграфическим почерком брата. Джейн Бродовски когда-то продала его. Эльстер продала его — украла деньги и сбежала.

К тому же Унфелих вполне может быть прав. Они с Эльстер знакомы совсем недолго. Между ними нет пылкой любви или многолетней дружбы. Ему незачем геройствовать и жертвовать собой ради практически незнакомой ему девушки.

Куклы, подделки, которая к тому же выглядела довольной на фотографии.

«Не верь моменту — он ярко горит, а сгорая оставляет лишь пепел», — говорил ему отец. Что же на самом деле «момент»? Девушка, просившая его о помощи или кайзерстаткий жандарм, просящий того же?

Уолтер знал, сколь хрупок человеческий разум. Видел людей после лоботомии. А еще он знал, что не хочет умирать или сходить с ума. Лигеплац был не единственным зеленым приморским городком, где были уютные пабы, в которые требовались музыканты. Эльстер была не единственной женщиной с очаровательной улыбкой и искорками в золотых глазах.

— Вы согласны, герр Говард?

Уолтер поднял глаза.

Ему нужно только кивнуть.

Сквозь боль и тошноту, застившую сознание, он вдруг разглядел стоящий за спиной Унфелиха силуэт.

Черноволосый мужчина в темно-бордовом сюртуке. Уолтер узнал бы из тысячи его ядовито-зеленый взгляд. Он протягивал руку, и на белоснежной перчатке Уолтер видел узор капель крови.

О чем просил Джек? Кивнуть? Или отказаться?

Когда-то Джек тоже оказался перед выбором. Смириться или предать себя.

Совершить убийство ради высшей цели.

Убийство женщины, которая вовсе не была человеком. Для Унфелиха не человек механическая пташка. Для Джека — проститутка из Нижнего Квартала. Всего одно убийство. И может быть, ему удастся спасти Кэт. И может быть, ему позволят уехать в город у моря и еще раз увидеть рассвет, разливающийся по волнам.

Кивнуть. Согласиться помочь убить Эльстер — не человека, механизм, сломанный механизм, неисправный, опасный…

Мысли разбегались и путались. Унфелих смотрел на него пустым взглядом, будто был готов принять любой его ответ.

Предать себя, коснуться кровавой черноты кончиками пальцев. Спасти себя ценой чужой жизни.

Эльстер не снится Спящему. Эльстер не выглядит несчастной на фотографиях. Эльстер обокрала его и сбежала.

Уолтер закрыл глаза. Он уже почти не чувствовал боли, осталась только тошнота и что-то тяжелое и ноющее в груди.

Что значит жизнь человека, который по общим уверениям и человеком-то не является, перед собственной болью и смертью? Что вообще значит «быть человеком»?

«Что ты чувствовал, Джек?» — спросил Уолтер силуэт брата, стоящий за спиной Унфелиха.

Джек молчал. Он и не мог ничего ответить. Ведь Уолтер не успел дочитать дневник. Уолтер много чего не успел сделать.

— Нет.

Во взгляде Унфелиха не было ни удивления, ни разочарования. Только светло-голубая пустота.

— Прощайте, герр Говард.

Уолтер не слушал. Он смотрел, как медленно растворяется в воздухе призрак Джека и чувствовал странную, колючую эйфорию.

А страх куда-то исчез.

Наручники сняли. Молодой жандарм, который приносил Чарли бумагу с отчетом, открыл дверь в камеру и коротко бросил:

— Запоминайте, мистер Говард.

Серые стены, нары с соломенным тюфяком. Комната едва ли достигала двух шагов в длину. И ни одного окна, только пустые провалы вентиляции под высоким потолком.

— Мы пришли к компромиссу с представителем Лигеплаца, — бесстрастно сообщил жандарм.

— К какому же?

— Мне было приказано передать только это. Шаг вперед.

Уолтер не стал сопротивляться. Его мутило от слабости, и попытки протестовать выглядели бы жалко.

Дверь беззвучно закрылась за спиной. Он услышал только как лязгнули ключи в замке.

Стало понятно, зачем жандарм велел ему осматриваться — вокруг плескалась густая темнота без проблеска света.