12. VIII.1980. Нов. Гавань Элегия каждого дня Так провожу в завалы ваших улиц гирлянды слюбленных домов с усталыми дворцами, суровой нитью смётанных, как души, отлившие из них. Нагие толпы верных статуй — от сахара надколотых колонн, с позеленелых кровель, из погостов праздных, ниш и парадизов вдовствующих парков так провожу. И волоку шелка мышиные дождей, дождей, ночей сквозных воздутые полотна и аллегорьями расписанную завесь, чья тяжесть – мир, который про меня. Мятежной карой наводненья так крою катящую нежить на мостовых, по сизым тротуарам — ряды менял и юрких фарисеев. Крылом волны я грудь поутру свежу – пустую – так. Так ветер, снова рвущий вспять из озверевшего залива, устами скользкими прошедший свирели тех мостов, меня опять проносит мимо, мимо – с обратными глазами мимо всех, кого не дарит звоном и лучами и чьих ладоней плоских не язвит мой северный цветок воспоминанья.[1] 1. VIII.1980. Нью-Хейвен Капитанская могила Джон Брэдли – мёртвый капитан, плавучая душа. И туя сзади ни при чём, когда такая тишь растит на паруснике пыль. Нетрудно пряди на ветру, который ходит там, признать на лбу и по плечам. И кто ещё таков? Кому досталось бы душой шершавой править облака с восхода на закат! Джон Брэдли, ярый капитан: над именем фрегат. Он отжил восемьдесят зим и к ним одну весну — до дня прощанья кораблей, и в этот день отплыл, оставив хлябей плоть иным, совсем теперь один. Был ветер в спину. Но волна! — она проходит сквозь. И вниз она. А парус – сам Джон Брэдли, млечный капитан. Когда такая тишь, матросы знают наперёд, не обернув чела, как править им на том ветру высокие труды. И в прядях их так густо звёзд — на лбу и по плечам, в очах же – дымные поля, что снились в детстве нам. И первый начал так: Джон Брэдли, юный капитан… А ветер подхватил. И каждый гулко вторил там, не отворив уста. 10. IX.1980. Нов. Гавань Письмо из последнего детства Ты прислал мне кусты фонтанов петергофских, эфирную поступь древних отроков (ах, лодыжки гермесов крылаты!) и глаза полуночного волка (с острым золотом смешанный пепел), наведённые нагло и кротко из крахмальных сугробов постели, что, как остров, тиха и громадна; те сухие монашески губы, подлетавшие сном нежданным, и предутренний – с маслом и перцем – ты прислал мне наш главный хлеб; и мальчишечьи грабли пальцев, столь неспешных в былых волосах, и такие иные объятья, что и ныне спасли бы меня; и плечо, над которым веками я бы ждал неугодной зари. 17. X.1980. Нов. Гавань
К «Сказке королей» Чюрлёниса За каменными змеями ветвей, меж коими висят опухшим роем звёзды, в зубцах и снах и птицах иглокрылых плывёт возвышенно наш отчий замок, где в ночь иную с нами начудят, по простыням, коврам, исхоженным ступеням топча протянутую кровь, чья явная и стылая лазурь для детских глаз нещадной черни ала. Край сосен и полей в литовских тополях, откуда крылий выпорхнул багрянец, страну живую – солнце поздних дум сегодня мы подняли на ладонях, лобзая взором лес и дрёму тёплых крыш. Огни дрожат в надвинутых венцах, и длань, как корень, на мече весомом. В прозрачный час молитвы о земле мы подорожникам её поклон положим. Ведь звёздный ход так мерен и подводен и города восходят по ветвям — соборы, мельницы и кладбища на скатах — как плоть надежд во мгле обожествлённой, где нива светит в лица королям. III.1981. Нов. Гавань Португальские стихотворения Я города, где всё как будто ввысь и вниз, за угол, в бок, в тупик, в разброд, по струнке, в бред и вкривь — переплетясь, перекрестясь, переливаясь сходу в Тежу; где девицам не снилось, как краснеть, а женщины пожившие черны и богострастны; мужчины носят юные тела, а юношей смуглят в глазах обеты; где пахнет рыбьим скользким серебром и осьминоги в ящиках лоснятся, где шлюпку валкую зовут «Гроза морей», где бранный гул и мёд гитарных лун и слава рваная в гортанных слёзах фадо; волнистых улочек Альфамы где райски заплетён безвыходный клубок, где студит солнце в жёстких ласках бриз — я города за веками не строил во снах благих. 25. X.1981. Нов. Гавань Белен. На память – целованье в настенной башенке. Ветра, натруженные гоном, ложатся вздохами у ног, и – покатили, не прощаясь, в слепые дали паруса. Белен. Глаза шагнувшей башни полынным бегом мутной Тежу стремимы в хриплый океан. Шелками дышит ли надежда, кирасы солнцами глядят, но то, что всякий сгинет где-то, не нас печалит. Удалясь, они несмело обернулись через плечо – короче так — к понятливым ли шатким пальмам иль к ней, из путаного мира стремимой странно недвижимо, как будто каменной короне или Мадонне на краю. |
