1770-е / 23.V.1982 Московские ряды Я эту улицу не мину. «Сентиментальные колечки! Авантажные разные галантерейные вещи: сыр голландский, казанское мыло, бальзам Самохотов, гарлемские капли! Пожалуйте-с, просим. У нас покупали». Безмерная баба подкатит под локоть и: «Ни-точек! Ни-ии-точек!» – и ниточки входят с иголками в ухо (а пухлая ручка в кармане гуляет). «Чуло-о-очков, шнуро-очков! У нас покупали». Но гаркнет торгаш непостижное смертным, и речи Москвы ковылями сникают. Качая лотком над крутыми плечами, он что-то проносит под сальною тряпкой – пока не сойдутся разверстые воды. «А что продает-то?!» «Да почки бычачьи». «Презентабельные ленты, милютерные жилетки! Помочи и хомуты субтильные-с самые, интерррресное, сударь, пике из…» – «Любезный, а в этой что склянке?» – «Ну как же, извольте, вестимое дело: эссенция до-оо-олгой жизни». 1830-е / 26.I.1982 Шпалера В Ораниенбауме, Ла Гранхе иль Эквоне — душа не вспомнит где – подале от резины и бетона, поближе к доживающей молве – я, вытканный однажды на шпалере, средь мельниц и стволов, махровых лап и крылий — ступающим по лиственному дну пролитой в облако аллеи, не удивлюсь: потрогайте неколкие зрачки и пальцы на фисташковом подкладе. Полночи промолчали о России, но ни одна свеча не потекла. Все музыканты жутко недвижимы, пока углами мгла не закачала. Вы помните, как медленно икали перед смертью? А вы, сударыня, враз покатились по дивану, уже не чуя, что кофием со сливками залились. А вас, младенчика, бокастая кормилица без матушки щипала, а мальчику… да Бог ее прости! А вы, из прусской юности, любили дикую козу с брусникой. Вы… Не стану: все новости благие старо — ваты, все нити сотканы и на из — нанке ничья ладонь не встретит узелков, но, может быть – невнятные ладони, не испугавшись острого тепла. 24. II.1983. Нов. Гавань Из цикла «Романсы и арии» Надежде Обуховой Неприметная горсточка нас Высоко над рекою молчит. Мы узнаем, что солнце близко, Мы увидим, как звёзды прошли. Мы увидим, как звёзды прошли, И пойдут, заплетаясь, года Подниматься к нам поясом трав. На разлитые дали глядя, Покачнётся былое в очах, И мы встретим рассвет на ветру Прежде птиц, огласивших его. Прежде птиц, огласивших его, Наши тройки влетают в зарю, Но и так не нагоним себя. Неприметная горсточка нас Высоко над рекою молчит. Мы увидим, как солнце прошло, Мы узнаем, что звёзды близки. II.1980. Нов. Гавань
Сергею лЕмешеву Благую песню столько раз Душа, блуждая, заводила, На светы поздние срываясь В неослежённые снега, Язвили золотом глаза Где свечи солнечные елей И с небом слюбленному АААНЬГЕЛ Учил сгорающий закат… Иную песню в певчий час И на следах моих томимый, Над всем, что выведет огляд, О, раздели на вдох и выдох, Как грудь моя её лила бы, Храня из ветра свет и снег. III.1980. Нов. Гавань Александру Вертинскому От тельцов златых, непыльных, от болезней и счетов, от чужбин, душе невнятных и не помнящих про вас, от детей, не знающих по-русски, не травя злоречьем ран, не спросив непосвящённых, не причастных вашим снам, проживя ничейным в мире, чтоб узнать себя впервые, чтобы легче умирать, поезжайте раз в Россию — наглядеться, навздыхаться, поклониться навсегда, если вам нужна такая бледноликая, родная, неудобная земля, если лжи уютной мало, что и так она внутри, если не для мебелишек, не для частностей родились, если есть для вас могилы, чтоб траву рукой погладить, если то для вас забота, что мы все зачем-то жили. 9. X.1981. Нов. Гавань Карусель Как-то бойко завертелась карусель: мне рукой теперь оттуда и досель. А верблюдов, недоплюнувших до звёзд, и слонов, не донимаемых тщетой, нагоняют уж зубастые коньки, не стремясь их ни лягнуть, ни раскусить. Лишь олени – те несут, не чуя мест и лет, углубляя сей назойливый недуг, что выносит их по кругу на следы свои, затоптанные в прах теми ли, кто – слышишь? – по пятам, теми ли, за кем они вослед. Мельком лица, вскользь уста и окна вспять. Вырвешь взгляд — простыл недолгий жест встречи иль прощанья – как взглянуть. И не спится уж давно на трынь — траве: душу умотала круго — верть. Вновь меня уносит – от всего, или всё несётся – от меня. |
