Реликварий ветров. Избранная лирика Составитель Андрей Радашкевич Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей © А. П. Радашкевич, текст, 2020 © А. В. Радашкевич, составление, 2020 © Издательство «Алетейя» (СПб.), 2020 Из книги «Оный день» Представление автора Но я зерно иной земли. Туда приблудшую армаду не изумит, что в гавани сверкает, встречая, алая толпа из королей, из королев, что, в волнах мантий подлетая, пажи, себя самих собой смутив, упёрли око в хвостик горностая. Земля заставлена дворцами, и каждый парком заключён, где всякий принят королями и королевами с двором. И всякий после, охмелён, отпущен в дол, где ветры носят взятый взор, где греет плечи рыхлый ствол – пока плывущая рука перстов не пустит по кудрям, по векам тонким, по векам. И ты увидел: всё не зря, ни в чём не зрев обмана. Туда заблудшая армада легла в коралловом лесу… Того и я не обману, кого нетрудно разуверить. 4. III.1980. Нов. Гавань «Пусть бегущие добегут…» Пусть бегущие добегут и летящие не сорвутся, путешествующие плававших разыщут и живые живое допьют. Ну а мёртвые пусть не пеняют на недужное наше житьё и с лопастых цветов пусть снимают губами росу у прозрачного дома, где они непробудно живут XI.1976. Пб. Сказ В пушистых павловских куртинах живёт прохладная лягушка, на лире лап достойно каменеет и, не мигая оком золотистым, сливает дождь по лаковой спине; найдя глухие заводи Славянки, там побивает тьмами комаров. Впивая запах сохлой тины, в широких ранах колоннад полдневным сном томится недвижимо. И ночью всякой, в час один и тот же, прошлёпав по аллеям и мостам, следит, как проплывает в кронах дымных — из Новой Сильвии на Красную долину — хламидой окрылённый Мусагет. Когда же зацветёт вода и помутнеет, когда повеет медным сном листва, последний раз прыжком последним под солнцем оседлает камень лысый и лопнет изумрудным пузырём. VII.1973. Пб. Боги Все боги живы ныне в нагорных странах или во тьме нечеловеческих пустот. Снимая жатвы спелых душ, они не властны умереть. Над безднами колышутся печальные их лики, пугая стаи робких облаков и ясность вод великих. Века откатят, и в пространный час смолой кадилен, гарью теокалли, цветами, кровью, плошками и воском они бесстрастно запирают ушей бездонные воронки и после спят, и снятся после, плывя туманами по мракам, к земле своей лицом. IX.1976. Пб.
«О голубь мой, товарищ сизый…» О голубь мой, товарищ сизый, нахохленный, конец крадущийся принять готовый тут – под сенью водосточно — архангельской трубы из серебра. Как дым, избитый непогодой, ты так устал и прячешь в перья клюв. Морщины обступив далёкой лужи, другие воду пьют и грязь, толкуя о любви и корках. Проходит дождь. Я слышу: покатился уж по ступеням. Как же, друг, тебя потом перешагнуть? Но вот старуха с бормотанием уносит, что было птицею. Нахохлилось, что было мной, в своем углу теперь. 23. VIII.1977. Пб. Мумия Сегодня в зимнем доме Государей от серости и тяжести небес раздетая мумия вздрогнула зябко и изменила выражение оскала на горькое. Владельцы тел при этом, шатнувшись, вышли вон из зала. Сквозь две копилочные щели она смотрела бывшими глазами, едва от хруста, слава Богу, удерживая кожаное сердце: Нева тяжёлая у стен ещё недавно ползёт, глотая мокрый снег… Хранились вина в пирамиде — иссохшие, хранились воры, подкошенные шорохом песков; на волнах бледной темноты вставали сотни лет помины в разлив её души… Не так теперь. И взор её, густее смол, отлив назад, оставил нас опять на нас и маету, бродящую, озлобясь, сегодня в зимнем доме Государей. 22. X.1977. Пб. «Мне не бывает скучно никогда…» Мне не бывает скучно никогда, как в юности – порой огромной, но так же страшно иногда и больно. Как жили славно: было ей не до меня, когда разматывались дали и близь цвела у рук. Я помню. Не от того, что сумрак одинок, мы умереть старались в марте. Теперь тенями густо населён, и время льётся плотной тканью, разматывая взор часами, и скуки страстной нет, чтоб воскрылить, и рук моих теперь не выпускает пора моя. А мне не до неё. 15. IV.1978. Пб. Круг разлучения Не принимает меня в окна, не глотает зёвами арок и не кружит каменным штопором лестниц по карманам подъездов – молчит город, в котором пунцовые свечи сквозь вино разгорались, как кровь, и часы проводили ущельями музыки к озарённым подземным озёрам. Бездомная моя улыбка вчера осиротела здесь. Бьёт десять. Десять раз короны вздрогнули в гробах, и ангел, полетав чуть-чуть, вновь накололся на иглу гранёную. От Иоанновских ворот по берегу брести и видеть: башни проросли лазурными и белыми цветами, и слушать плеск темнеющей Невы, и – отлететь с моста к тебе за лапками плаксивых чаек. |
