22-25.IV.1984. Париж Карамора Карамора – большой, длинный, вялый комар; иногда залетает в комнату и торчит где-нибудь одиночкой на стене. К нему спокойно можно подойти и ухватить его за ногу, в ответ на что он только топырится или корячится, как говорит народ. Н. Гоголь Сонно отбиваясь до седьмого пота, оттого корячится, что кольнуть не может, потому топырится, что — нетопырёнок. Всё не только больно и не так уж гадко, всё не столько тошно, сколько слишком страшно — всё непоправимо до седьмого неба: сколько ни корячься — цепко держат ногу. 12. VII.1983. Нов. Гавань Буколика Крыша пыжится соломой. Что ни говори, мы с тобой, старуха, жили: ты ж латала мне портки, я же резал курам горло. Мёд, горилка на столе, на краюшке — шкварки. В три погибели согнуло немочью к земле. Ныне ты меня повыше, да сушей плетня. Оба лыбимся беззубо – так оно добрей. Вседержитель, не мигая, смотрит со стены. В хлеве добрая бурёнка, в сенях гуси. Сыновья, глянь, какущую нам гору накололи дров. «Слезь с доски – порежешь яйца!» – каркнешь внуку ты. Он послушает не тотчас. Экий шелапут! Коль допрежь меня в домину тесную ты ляжешь – низко поклонюсь. Ты моя старуха. Что я без тебя?.. Мне ли первому – не плачься. Что не так – прости. Не таскайся до погоста. Ешь по мне кутью. А старшому такожде накажи, чтоб нас, знаешь, там над озером, пусть бы нас рядком. Мы соседям сниться станем к непогоде, хвори, так ли – нам тогда видней… Нам тогда не всё одно ли, даже если, как сегодня, льёт и льёт ливмя? 29. VII.1983. Нов. Гавань Прошлый август От Севенн до эстуария всё ли там несёт Луара мимо замков дальнозорких, где умильно заедает горклым сыром оглушительные вина втуне галльская душа, – всё ли там блюдёт Луара, под лепными облаками, диковатую волну между кряжистых устоев то ли радуг, то ли к раю переброшенных мостов? Всё ли так ревёт ночами, помыкая сном платанов, отдавая рыбным духом – студенистым, как ундинины уста, — мимо спеси голубятен (не забывших ни разгульного Агриппу, ни пристрастного де Гиза) и сомнительного праха непоседы Леонардо — всё ли катится Луара там под сферой домотканой, кем-то впрок пересинённой? 3. VIII.1983. Нов. Гавань
Идиллия Когда бы взлетели на воздух три неподобных дома, заставивших с Невы невиданное «П» Адмиралтейства, когда бы вырубили напрочь косматый вздорный сад, пожравший площадь у надвратной башни, и развернулось вновь, как некогда, полётное пространство для огляда – от лестницы Манежа и до конца Дворцовой, — клянусь, что у меня осталось бы одно бессонное желанье: возвить барочную свечу задуманной Растрелли колокольни. Но если бы легкоголосой ранью вдруг восстала громадная волна Катальной горки и я слетел смеясь на роликовом кресле – от купола, по-над гордыней елей, до дальней той просвеченной берёзы – то я бы лёг на одуванчики и разучился сразу жить, не двинулся вовек, не щурился на солнце и ночью никого не узнавал — пусть даже в павловском Шале, среди вселенной светлячковой, затеют поиграть из Куперена, прихлёбывая нежно молоко. 9. VIII.1983. Нов. Гавань Октябрь Из всего, о чём томились, не набрать на грошик. Что своим однажды звали, позабыли помнить. А кого не долюбили – зряшная забота. Стелет скатертью дорога – позабудь, как звали. Ветер крючит частый дождик, ни костра, ни крова, ни пригорка, ни колодца, ни с укором взора. Лишь о том мы не спросили, что забыть успели. Солнце сгинуло за морем, где не нас заденет. 16. X.1983. Нов. Гавань Утром рухнуло старое дерево Утром рухнуло старое дерево под окном. Я не мог не заметить. И смотря на его мельтешащие листья, вспомнил, как волосы трепал однажды ветер на темени покойного соседа, и понял, что неживое мотало ветвями дерево все эти летние луны и неживое – все солнца зимние. 24. X.1983. Нов. Гавань Итальянское лето Рим Мне нечего сказать тебе о Риме, о том, что кошки утаили, достойно пяля снизу вверх и янтари и хризолиты, не веря в наши скользкие личины, бродя по мрамору и травертину, несытыми хозяевами были. Мне нечего сказать тебе о Риме, о плоти сахарной колонн и полых взорах статуй, которые, верь, в оный день не преминут нам гаркнуть резкости в захламленное ухо на гуттаперчевой латыни, притопнув сокрушительной стопой. Мне нечего сказать тебе о Риме, пока не проросли на Авентине мои следы наивною травой, пока из Тибра швейцарский пёс не выволок брезгливо за шиворот самоубийцу кроткого, пока замшелы выи ватиканских пальм. Мне нечего сказать тебе о Риме: там без меня уже снуют в обнимку с мёртвыми живые и тянут пенку капуччино, зеницу ока пряча от греха, чтоб Божий день насквозь не видеть. |
