— Продавцы тоже обманывают, лишь бы купили, — вздохнула я, всё ещё держа руку Тэхёна.
— Да пусть обманывают! — махнул он свободной. — Ты пойми, это их делает хуже — их, и больше никого! Никто не пойдёт туда, где обманывают, никто не поверит человеку без репутации, если он её загубил, а чем плохи доверчивые люди? Ничем, Эя, они — свет, они те, благодаря кому этот мир ещё не рухнул!
— Но их постоянно используют! И им больно.
Тэхён прекратил выпускать из себя слова на скорости, задумался. Указательным пальцем аккуратно погладил мой большой палец, так невинно и мило, как мог бы первоклассник. Затем осторожно, украдкой, отвёл рукав со своего запястья и развернул его ко мне. Там был шрам, корявый, застарелый, явно очень давний; такие остаются у тех, кто режет вены, наверное. По крайней мере, именно на этом месте.
— У всех бывают тяжёлые времена, Эя. У всех, — шёпотом сказал он. Я замерла. Тогда, вечность назад, когда он был духом, я не замечала этих отметин, или не хотела их видеть. Когда-то он страдал. Так же сильно, как я, когда решила сгореть. Меньшие муки вряд ли толкают на самоубийство.
— Давно? — решилась спросить я.
— Последний раз лет девять назад, — поднял рукав обратно Ви, пряча шрамы. «Последний раз»! Сколько же попыток пережил этот тихий, такой молодой, сострадательный и отважный парень? Мой дух. Он всё такой же, как и я пять минут назад — между двумя мирами. — Но это не выход, Медведьма. Это — слабость. Нужны силы, но никто их не принесёт нам на тарелочке. Мы ищем их сами. Ты говоришь, что я не могу понять тебя в чём-либо? Ты выросла с бабушкой, а у меня и этого не было. Я вырос в детском доме, вернее — домах, приютах, на улице. Я не знал и не знаю своих родителей, я сирота, моё детство — это унижения, побои и грязная работа по приказу сирот постарше, это пощёчины воспитателей и стегание ремнём, простаивание в углу за взгляд, который не понравился воспитательнице или директрисе. Обзывательства и оскорбления, насмешки и постоянное недоедание. За просьбу добавки выставляли на улицу и велели попрошайничать. Приёмные родители брали самых красивых и улыбчивых детей — об этом сами дети всегда знали, даже самые мелкие, поэтому старались испортить внешность друг другу, обрезали волосы, царапались, пачкали зелёнкой, словно ты заразный, доводили до слёз перед приездом супружеских пар, наливали воду на матрасы, как будто ты до сих пор мочишься во сне. Я первый раз попробовал курить в девять лет. А писать научился примерно в восемнадцать. В правильном ли порядке я взрослел? Ты можешь не поверить и в это, подумать, что я опять вру, пытаясь расположить тебя к себе, но таких историй много, Эя, таких судеб — и судеб похуже, — тоже много. Но иногда единственное средство избавиться от своих страданий — это попытаться избавить кого-то другого от его страданий. Поэтому, пожалуйста, Эя, разреши мне сделать всё, что в моих силах, чтобы ты снова улыбалась, чтобы поверила в людей. Чтобы стала счастливой.
— Ох, Ви… — только и выговорила я, медленно наклонившись к нему и обняв его за шею. Мой подбородок лёг на его плечо, его ладони коснулись моей спины. — Если бы ты тогда сказал это всё… Это всё, а не про агентство добрых духов!
— Прости, Медведьма, правда, прости! Но разве так легко рассказывать подобное? — Мы с ним расцепились, чтобы говорить, видя лица друг друга. — Да и… я боялся, что ты не станешь доверять правде, и разыграл всю эту ерунду…
— И ты оказался прав, ведь я, действительно, постоянно поддавалась обману, и ничего не хотела слышать, когда мне говорили правду. — Я механически провела по щеке, потому что в душе плакала, рыдала сердцем, но лицо оставалось сухим. — Прости меня и ты, Ви, я же ничего не знала о тебе, твоей жизни… Это я должна была пытаться сделать твою жизнь более радужной.
— Ты сделала, Эя, серьёзно, — улыбнулся он, поблёскивая бесовским лукавством в зрачках, какого я не видела больше двух лет. — Ты в ней появилась — этого достаточно.
— Ви… — смущенно, и не очень желая принимать его чувства, потому что не находила в себе сил ответить на них, я собралась с мыслями и решилась: — Не надо любить меня только, ладно? То есть, как сестру — можешь, или как друга…
— Я люблю тебя как всех сразу. — Глаза его чуть поблекли, но улыбка, мягкая и незатейливая, никуда не делась. — Просто люблю. Я не прошу реагировать на это. Мне ничего не надо.
— Нет, ты не… — опять едва не сказала я «не понимаешь», но осеклась. Тэхён понимает намного больше, чем показывает, и уж куда больше моего. — Я не хочу, чтобы ты страдал, и хотя с трудом, но пытаюсь довериться тебе, я не подпущу уже к себе никого, я не хочу, мне страшно. Я не знаю, возможно ли избавиться от подобного страха когда-либо?
— Этого я тоже не знаю, — повел он головой, нахмурившись, — и сожалею, что не уберёг тебя от разочарования.
— Наверное, этого никто не мог сделать, ведь чему быть — того не миновать. — Я невольно повторила мимику Ви, сведя грозно брови. В воздухе витали воспоминания, они опускались на нас, как назойливые, жирные, дурно пахнущие мухи, на лапках которых всегда хранятся частицы нечистот, и нельзя было говорить о настоящем дне, не упоминая произошедшего, прилипающего, прилипнувшего насовсем. Я не могла отбиться от памяти, хранившей в себе Вона, и это было самое неприятное. — Хотя, наверное, если бы ты первым… если бы ты до… до Вона, — выжала я из себя это слово, произнеся с суеверным ужасом, как приносящее несчастье, — сказал мне то, что говорил он… Я бы откликнулась. Я хотела быть любимой. Но не теперь.
— Я не умел, — прошептал Тэхён, — я не думал, что это что-то даст… Я не имел права добиваться тебя, ведь мы должны были тебя спасти. Это противоречит нашим правилам… нам положено быть одинокими. Иначе будет трудно. Но сейчас… сейчас я понимаю, что исключения бывают, и… и неужели поздно, Эя? — с надеждой воззрился он на меня.
— Тогда моё сердце было свободно. Теперь оно больно. И я ничего уже точно не знаю. — Я пугливо, быстро отмахнувшись от картин той ночи, вспомнила, как переспал со мной Вон. Как я увидела, что он спал с Черин. Тошнота во мне поднялась до кончика языка, я сомкнула челюсти и сглотнула слюну, чтобы избавиться от кислого привкуса. Мне было противно и гадко. Я любила его, но то, как он поступил со мной — уничтожило всё хорошее, что могло остаться от той ночи. Я презирала акт совокупления и, совершенный добровольно, нынче он ощущался насилием, и я не представляла, как смогу повторить это с кем-то ещё. Даже с безобидным, на первый взгляд, Ви. От этой мысли я тоже избавилась поскорее, казалось осквернением думать о нём в подобном плане. Когда-то я искренне полагала, что у него нет половой принадлежности, и он поддерживал этот миф.
— Обычно время помогает излечить больные сердца, — вздохнул Тэхён. — Главное, начать жить дальше.
— Как? Я потеряла столько времени! Я хотела быть медсестрой, но не получила образование. Чем я займусь? Я хочу вернуться в Тибет, найти наш с бабушкой дом…
— Там нечего делать, Медведьма, — не командным, а просительным тоном заметил Ви. — Тибет — одно из самых опасных мест на Земле, там море преступников, что ты надеешься там обрести?
— Покой.
— Тогда тебе лучше поехать с нами. Ты должна вернуться в Корею, где родилась.
— Для чего? Я выросла в Китае, я ничего не знаю о той стране, кроме её языка…
— У тебя там дедушка. — Я запнулась, услышав это. Мои глаза остекленели, вылупившись на Тэхёна.
— Дедушка? — Глаза, изумлённые, опять вернулись к подозрительности и прищурились. — Врёшь?
— Нет, это действительно так. Наш настоятель, к которому мы вели тебя тогда… он признался, откуда знал твою бабушку. Они… в общем, ты его внучка. Это чистая правда, я и сам был шокирован, — Ви разрумянился, хохотнув своим бархатистым баском, — он же нас всех воспитал, он наш наставник — очень мудрый человек, почти святой. А тут такое открытие! Он очень хотел увидеть тебя, познакомиться с тобой. Он сам уже староват, чтобы покинуть обитель. — Тэхён внимательно ждал моей реакции, которой не было. Я глубоко задумалась над этим всем, что же делать, как быть? Неужели у меня всё-таки есть хоть один родственник? — Понимаю, ты можешь думать, что это очередной обман, но… Чживон обманул тебя и исчез, Эя, а я рядом: мы все, золотые, и Чонгук, и Шуга. Мы готовы нести ответственность за каждое своё слово, даже если оно было по какой-то причине враньём. Мы хотим искупить наш грех. И мы никуда не пропадём. Если бы ты не пропала тогда… если бы он не забрал тебя, мы бы никуда не делись, Эя. Я никуда не денусь, обещаю. Да, ты подумаешь, что это снова одни слова… но вот же, я здесь. Все эти два года мы искали тебя и, наконец, нашли. И я не навязчиво упрашиваю тебя, обещая рай и сказочную жизнь, я прошу тебя, предлагая вариант, который кажется мне более надёжным, чем прозябание где-то в Тибете. Да, в нашей обители нет нормальных условий, там чтобы приготовить — надо растопить печь, чтобы помыться — натаскать воды, чтобы жить — копаться в земле, обихаживать сады, убирать за козами, пропалывать огороды. Там не рай, но лично я только там понял, что такое счастье.
