— В Шэньси, соседнюю провинцию… — Что-то в глазах провидицы насторожило наёмника, что-то там мелькнуло такое, словно она знает о чем-то. Упоминание Шэньси вызвало реакцию. С чего бы? — Ты была там когда-нибудь?

— Да… недавно, — определенно борясь с собой и задавливая какую-то правду, что читалось буквально на её лбу, Элия абстрактно пояснила: — пришлось заночевать в Сиане. Так, зачем нам в Шэньси?

— У меня там есть друг. Очень хороший человек, влиятельный. Мы с ним созвонились, и он сказал, что для меня есть работа, очень хорошая, и жильё предоставляют, и я подумал, что не будем мы отягощать собой Черин, а, наконец, обретём полную самостоятельность и заживём, не стесняемые никем.

— О, Вон! — Элия поднялась и подлетела к нему, обняв за шею. Он выдержал несколько секунд, после чего взял её руки и, сняв с себя, крепко сжал в ладонях. — Это… это…

— Тебе нравится идея?

— Это здорово! Правда, я начала привязываться к Минзи, — чувствуя, что так прозвучит некрасиво, девушка добавила: — и к твоей кузине. Она великодушная и добрая.

— Значит, решено? Завтра едем в Шэньси! Я представлю тебя своему другу, ты с ним пообщаешься, он тебе понравится. Расскажем ему о твоих способностях, он и тебе найдёт применение, он очень умный.

— Я надеялась, что продолжу учёбу, по медицинскому направлению…

— Конечно, если захочешь, то будешь учиться, — приобнял Бобби Элию и, поцеловав в щеку, собрался с силами, вымучено и, переступая через себя, поцеловал в губы. Привезти в новое место и заставить там выполнять необходимые указания, как минимум подозрительно, это требует закрепления привязанности. Элия откликнулась на поцелуй с пылом первой любви, не знающей усталости, так что Чживону пришлось задержать свою моральную пытку, после чего, наконец, их позвала есть Минзи. Для него спасение, для Элии — наказание.

Ночью ей снился ливень, такой буйный дождь с грозой, каких она никогда не видывала. Разве что в ту ночь, когда умерла бабушка. Громыхал гром, бесновались молнии, ветер дул такой, что в его вихрях можно было ждать отломанные доски, ветки деревьев, старые покрышки. И под этим ненастьем стояла она, окружаемая красными кольцами, чешуйчатыми, шевелящимися. Ужас пронзил тело, заставив оледенеть. Элия проследила за источником этой бесконечной спирали, опутывающей её, и увидела морду дракона, того самого мифического Чжулуна, который уже снился ей как-то. Мудрыми глазами он разглядывал её, не кидаясь на неё и не душа. Верхнее кольцо, которое было уже до самых бёдер Элии, вдруг превратилось в прутья, устремившиеся вверх. Золотые прутья бросились в одну точку и соединились над её головой, превратившись в клетку. Просунув между ними руку, Элия закричала и позвала на помощь, но за пределами колец была тьма. Проснувшись от этого кошмара, девушка подскочила на кровати. Всё лицо было залито слезами, мокрое, будто и впрямь на него пролился дождь.

Примечания:

* сянци — настольная китайская игра, вроде шахмат

Для тех, кто не поклонник скорости, ветра и риска, езда на мотоцикле не большое развлечение, и ещё меньшее удовольствие. Меня привлекало в ней только одно — тесное присутствие Вона, которого я могла обнимать в течение долгой-долгой поездки, вдыхая смесь железа и кожи защитной куртки. Я бы предпочла по удобствам купе поезда, или место в междугородней электричке, но в них не получилось бы сделать повисшую тишину и отсутствие разговора естественным состоянием, там они были бы натянутыми и давящими, а вот молчать, мчась на мотоцикле — самое нормальное явление, не орать же? Не знаю, что было тому причиной, неустроенность, подготовка к новому переезду или какие-то закулисные конфликты с Черин, которые, мне казалось, существовали, но с Воном у нас не выходило доверительных бесед, да даже просто продолжительного чесания языками не возникало, как бывало с… Неважно, они оказались лгунами, поэтому лучше пусть парень будет молчалив, но верен и честен. И всё же мне не хватало присутствия Вона, его словесного вторжения, или тех непосредственных объятий и поцелуев, которыми он щедро награждал меня ещё два дня назад, пока мы не приехали сюда. В отсутствии прежней внимательности ко мне Вона я винила Шаньси и наше гостевое положение, поэтому, несмотря на симпатию к Минзи, выросшую за двое суток в десятки раз, почти до настоящей дружбы, я прощалась с хозяйками особняка без лишних сожалений. Мне хотелось уехать куда-нибудь, где Вона ничего не будет сдерживать. Я видела в его глазах, что он торопится сорваться, горит очередной поездкой — не в этом ли душа всех байкеров? — уже слышит гул дороги и сжимает кулаки, словно в них руль Волчицы. Этот руль напоминал мне о рогах быков, укрощаемых тореадорами. Или скорее тех, на которых нужно было удержаться на родео, и водитель-наездник чувствовал себя повелителем какой-то мощной силы, подвластной ему одному.

Прощание прошло быстро. Черин пожелала счастливого пути, с Минзи мы даже обнялись сентиментально, по-девичьи. Закрепив свою сумку у себя на спине, как рюкзак, я села позади Вона и, надев второй шлем, который он где-то успел достать (может, опять же, воспользовался помощью кузины), взялась покрепче за своего молодого человека, чьими усилиями мотоцикл под нами заревел и, отпуская тормоза, покатился прочь. Снова маршрут куда-то, снова непоседливая участь. Сначала я вернулась к горам, а теперь возвращаюсь и в Шэньси. Цикличное движение, которое не приводит никуда. Откуда у меня такой пессимизм? После ночного кошмара? Да, Чжулун иногда символизирует бесконечность и замкнутость безысходности, когда сворачивается в кольцо и кусает себя за хвост, превращаясь в знак, известный тысячелетиями, но он вроде как не злобное создание, а Освещающий мрак, как его называют. Когда он бодрствует, то вокруг светло и день, и только когда закрывает глаза — наступает тьма. К тому же, по всем легендам Чжулун обитает где-то на северо-западе, а мы едем на юг. Юго-запад. Когда мы были у Черин, я попросила у Минзи карту Чжун-го* и с интересом провела пальцем, пока никто не видел, по тем местам, что проехала с момента покидания Баосина. О-го-го я намотала километров! Полторы тысячи или около того? Масштаб подписан не был, не посчитать. Полстраны, не меньше, одним словом. И сколько всего успела увидеть! Я тщетно пыталась не думать вместе с тем о тех спутниках, что были со мной. Это невозможно, Чонгук, Шуга и Ви, то есть, Юнги и Тэхён, всё равно вспоминаются и, вопреки разуму и обиде, не всегда со злобой. Моё сердце всегда было отходчивым и, стоило признать, золотые подарили мне и приятные воспоминания. Даже о том поразительном утре, когда мы пересекли границу Шэньси, и из тумана образовалась терракотовая армия. Пугающее и впечатляющее зрелище, которое довело бы меня до обморока, не будь рядом ребят. Но они знали, что делать. Интересно, а если я приеду с Воном в эту провинцию, меня заметят, узнают, станут ловить эти воины хранителя Джоуми? Или хотя бы в этом меня не обманули, и этот мужчина не вмешивается ни в чьи дела? Если он мирно общался с золотыми, не на их ли он стороне? Не станет ли им докладывать, где я, если узнает, что я на его территории? Мне было беспокойно, но я не могла поделиться с Воном этими мыслями. Как я объясню знакомство с каким-то влиятельным человеком с должностью «хранитель», минуя разоблачение золотых? Они, может, и предатели, а я нет, если просили ничего не говорить — не расскажу. Да и много ли я узнала? Юнги с Чонгуком кормили меня старинными историями и сказками о возникновении этого братства, часто противоречащими друг другу или с несколькими вариантами развязки, так что в голове по прошествии времени мало что конкретного остаётся. По сути, проведя пять дней не расставаясь с тремя людьми, распрощавшись с ними я ничего, кроме их имён, не знаю. Места жительства, фамилии, связи, их интересы, их семьи? Ничего, хотя казалось, что мы откровенно делимся всем. Но они про меня знали всё изначально, а мне, похоже, умеючи запудрили мозги. Я только помнила, что Чонгук из многодетной семьи, а Шуга из провинции… О настоящем же Тэхёне, не духе, а человеке, я не успела задать ни единого вопроса. Что я могла утверждать о нём? Он курит, у него проколоты оба уха, он часто уходит в себя, а когда улыбается, делает это так непосредственно, что тоже не сдержать улыбки. От него пахнет мятежным дымом, запах которого он вечно пытался заглушить леденцами, то клубничными, то мятными, то жвачкой со вкусом вишни, в итоге аромат вился, словно в райский сад проник бес, и, не пойманный, курит там среди медовых фруктов свой табачок. И он поцеловал меня, предложив уехать с ним. Что ждало бы меня, согласись я тогда? Плен, одиночество, смерть?