Король подступил к капталю впритык.

Их взгляды пересеклись.

— Назад, капталь, — приказал он. — Я не такой же рыцарь, как все. Я твой король.

Установилось такое безмолвие, что стало слышно дыхание. Оба крутые здоровяки: король — старше, с более темного бронзового оттенка золотистыми волосами и с менее тонкими чертами лица, но в них безошибочно угадывалось родство, пускай и дальнее, и было видно, что эти люди не привыкли к слову «нет».

Прошла целая политическая вечность. Графу Приграничья, несмотря на его ярость, пришлось задуматься, чем обернется война с Галле и много ли им останется от Харндона; Гастон д’Э представил, каково быть покойником или лишиться доверия кузена, угодить в опалу и отправиться на родину.

— Хорошо, — молвил капталь. — Я занимаюсь богоугодным делом. Мой личный гнев не имеет значения. Я смиряюсь, ваше величество, и признаю, что женщины Галле не менее грубы, наглы и бесцеремонны, чем в Альбе.

Откровенная капитуляция капталя не столько нарушила, сколько всколыхнула тишину.

— Сьер де Рохан отлучен от двора на период Рождества, — продолжил король. — Как и леди Мэри.

Резкий вдох королевы прозвучал внятно, как щелчок сорвавшейся арбалетной стрелы.

Часом позже она набросилась на мужа:

— Милорд, два моих рыцаря мертвы, а вы изгоняете со двора моего лучшего друга? Да еще в Рождество?

Король сидел спокойно, сложив на коленях руки.

— Прости, любимая. Иногда дипломатия важнее правды — такова королевская участь. Галлейцы должны увидеть, что я беспристрастен...

— Так-то уж и должны? — вспылила она. — Почему бы не удалить их со двора, обнять Тоубрея, а капталя отправить домой — пусть плывет и больше нам не докучает?

Король медленно кивнул.

— Любимая, сказать тебе жестокую истину? — спросил он. — В весеннюю кампанию мы выстояли только благодаря рыцарям капталя. Дело решили триста закованных в сталь копейщиков. Без них я бы, наверное, погиб у Лиссен Карак, а это королевство раскололось бы надвое, а то и хуже. Я боюсь отправлять его домой. А он говорит, что послан Богом...

Она встала.

— Он бредит... все это ему нашептывает какой-то лживый демон. Он замечательный рыцарь, но ходит другими, не нашими, путями, а его люди — особенно новые — только и знают, что травят меня ядовитыми речами. Муж мой, у меня никогда не было любовника — только ты. Знай это. Знай, что они клевещут на меня денно и нощно.

Она тяжело дышала. Ей никогда не было так одиноко, и ее подмывало сыграть на своей беременности, но она помнила слова Диоты о том, что большинство выкидышей случается в первые три месяца. Она хотела предъявить королю округлившееся чрево — факт, а не предположение и катастрофу. Однако слухи о ее неверности были подобны яду, который отравляет дитя.

Он отвернулся.

— Он быстро согнул Тоубрея.

Королева склонилась к нему.

— А кончит тем, что согнет тебя и объявит себя королем, — сказала она.

Он помотал головой:

— Моя власть прочна. Сейчас мне нельзя выказывать слабость.

Дезидерата умолкла. Она была сама не своя от злости, и с губ чуть не сорвалось: «Если ты не можешь выказать слабость, значит, ты слаб».

Через час, еще пылая от ярости, она шагала под старым залом по длинному коридору в обществе Бекки Альмспенд. Леди Мэри находилась у отца и была недоступна.

— Ваше величество, вы уверены, что это разумно? — спросила Альмспенд.

— С меня довольно разума, — ответила королева.

Они миновали Зеленого человека на стене и камень, посвященный леди Тар. Затем дошли по коридору до места, где камни были холодны, и на этот раз задержалась Бекка. Она погладила почти стертую резьбу, потом — еще один камень с едва видимым начертанием.

— Здесь зарождается стужа, — сказала Альмспенд.

Королева скрестила руки на груди.

— Давай поспешим.

— Секунду, ваше величество. После прошлого посещения я призадумалась. — Альмспенд опустилась на колени и вынула из пояса серебряный карандаш. — Вам никогда не приходило в голову, что эти древние богослужения на что-то опирались? Должно быть, действовала природная магия.

— По-моему, милая, ты рискуешь впасть в ересь. Что ты делаешь? — спросила королева. — Мне здесь не нравится.

— Проверяю небольшое подозрение, моя королева. — Альмспенд, нахмурившись, написала короткое заклинание. Она воспользовалась буквами огня, но они сразу побледнели и погасли, и она с трудом выговорила слова.

Камень вспыхнул, и на короткий миг слова, вырезанные две тысячи лет тому назад, стали видны даже там, где их уничтожило зубило.

— Это не в почитание Зеленого человека, — проговорила Альмспенд вдруг севшим голосом. — Это во имя сущности куда более темной.

Женщины прочли имя, и королева поднесла руку к горлу — затем воздела ее и излила на камень незамутненный солнечный свет. Камень, казалось, почернел. Королева сделалась выше ростом, кожа приобрела замечательный бронзовый оттенок, а волосы внезапно стали будто из чистого металла.

Бекка Альмспенд попятилась.

— Дезидерата! Остановись!

Королева доросла почти до потолка. Камень был черен, как ночь, земля дрожала.

Камень щелкнул, как раскаленная печь.

А королева приняла обычный вид.

— Что это было? — спросила Ребекка.

— То, что давным-давно следовало увидеть архиепископу. Туннель, который необходимо закрыть. — Королева взялась за голову. — Я проявила беспечность.

Ее трясло, и Альмспенд подставила ей плечо.

— Идемте, в кладовой есть скамья.

Королева тронулась с места, но покачала головой.

— Я больше не хочу ничего знать. По-моему, мне известен ответ, и я не выдержу... если окажусь права.

— Что было, то прошло, — возразила Альмспенд, для которой история имела силу закона. — Что бы ни делал король, это происходило до вашего знакомства.

Королева кивнула. Она осталась при своем мнении, но опустилась на скамью, когда Альмспенд сняла свои герметические запоры и распахнула огромную, обитую железом дверь.

Альмспенд зажгла магический светильник, затем второй. В первый приход они только наскоро составили список бумаг. Библиотекарь в Ребекке Альмспенд принудил ее привести в порядок все стопки и прошерстить их, сортируя бумажные и пергаментные свитки по датам и авторам: Гармодий, Гармодий, Планжере — перебирали ее пальцы. Лицо королевы порозовело, голова вскинулась.

— О! Я же нашла бумаги Планжере за шестьдесят четвертый и сорок второй, — улыбнулась Альмспенд. — Это оказалось несложно, по-моему, он был аккуратнее, чем старый Гармодий.

— Я и не подозревала, как остро буду тосковать по Гармодию, — сказала королева. — Мне его не хватает. — Она встала. — Бекка, я была неосторожна и почти обессилела. Пойдем наверх, к свету, пока не явилось какое-нибудь зло.

— Дикие? — встрепенулась Альмспенд.

— Старше и гораздо злее. — Королева воздела свои амулеты. — Идем!

Альмспенд смела все частные заметки Планжере за год в древнюю плетеную корзину и сказала:

— После вас, миледи.

В коридоре лежали густые тени. Слишком густые. Казалось, что сам свет отхлынул от краев туннеля, несмотря на факелы, которые обе зажгли на ходу.

— Здесь что-то гнусное, — сказала королева. — Пресвятая Мария, не оставь меня.

Она подняла руку, и та снова окуталась мягким золотистым сиянием. Тени отступили.

— Что происходит? — спросила Альмспенд.

— Понятия не имею, — сказала королева, и они быстро пошли по коридору, гонимые страхом.

Но что-то шептало в темноте, а факелы позади гасли сами собой. Темнота за спиной стала кромешной и начала смыкаться.

Королева развернулась и взяла себя в руки.

— Fiat lux! — воззвала она по-латыни. — Да будет свет!

Свет, призванный ею, разжегся вокруг нее, как сплоченное войско.

Альмспенд положила левую руку на правую королевы и отдала ей всю потенциальную силу, какую наскребла. Правой же она выставила прочнейший заслон против готовой обрушиться тьмы.

Тьма пала, как ночь, и нечто, чем бы оно ни было, врезалось в магический барьер — местами согнуло его, местами смяло, обрушило одни чары, обошло другие...