Дэн принял свой рог и сказал:

— Однако же он дело говорит, сэр Гельфред. Нам нужно сочинить легенду. Обманку. Как будто мы охотились на оленей или уток. Ветер на этом косогоре продирает до костей — и под плащ забирается, и под кольчугу, и под рубаху с сапогами.

— Аж причиндалы звенят, — подхватил Старлинг, но без особого воодушевления.

Горевшая у входа масляная лампа вспыхнула, и донеслось негромкое жужжание, как в летний зной от надоедливой мухи.

— Отряд! — скомандовал Гельфред, и все взялись за клинки.

Разобрали зимнее снаряжение — сапоги были у большинства под рукой. Фейвор облачился в свой белый шерстяной балахон, прихватил рогатину и вышел на мороз. Солнце садилось. Он сунул ноги в ремни снегоступов и поспешил на дорогу.

У всех часовых имелись устройства, которые собрал Гельфред, владевший магическим мастерством. Жужжание означало дорогу, а высокий чистый звук — косогор. Фейвор зашел далеко на север от дозорного поста — дорогу охранял Зубок, а он не бил тревогу понапрасну. Фейвор двигался быстро, но не приближаясь к подлеску, который горделиво выделялся на снегу, и не выдавая своего местонахождения. Преодолев невысокий пригорок над дорогой, он рухнул в мягкий снег и пополз по-пластунски.

— Да есть у меня пропуск, олух ты этакий! — крикнул с фургона человек. — Мне охренеть как холодно, и я хочу проехать, пока снова не пошел снег!

Зубок медленно тронулся с места, не подходя к огромному фургону, который был вдвое выше человеческого роста, его колеса пробороздили трехфутовый слой снега, но брюхо осталось сухим. Это были на редкость высокие колеса.

— Что везешь? — спросил Зубок.

Фейвор увидел, как в нескольких ярдах левее, ближе к фургону, повалился в снег Уа’Хэ. Перекатившись на спину, он привел в готовность арбалет-самострел. По другую сторону дороги Уилл Старлинг скользнул за мертвое дерево и замер.

— Зерно на рынок, — ответил возница. — Эй, а ты за старого герцога или за нового?

— Давай-ка ты закроешь пасть, а мы поглядим на твое зерно, — сказал Зубок.

Он подошел к высокому фургону с тыла и осторожно вскинул арбалет. Это было очень дорогое оружие — еще один стальной самострел.

Тип, прятавшийся на кузове фургона, увидел его.

Фейвор спрыгнул на дорогу и заскользил на снегоступах.

Зубок удостоил его взглядом и решил подождать.

— Там еще один! — заорал мужик с кузова, и все пошло прахом.

Показалось, что задняя часть фургона подскочила, и Зубок застрелил кричавшего машинально. Стрела исчезла в бригандине, и на снег брызнула кровь.

Другой, хоронившийся позади, взвел арбалет, но собственно лук был тисовый — он не прогрелся и треснул. Фейвор угостил его копьем по голове.

Возница упал ничком в снег со стрелой Старлинга в загривке. Кровь хлынула, и он забился отвратительным снежным ангелом в алой агонии.

Однако в фургоне скрывались другие люди, и Фейвор заработал копье в живот. Согнувшись от боли пополам, он повалился лицом в снег, и ледяная влага принялась разъедать его котту.

Гельфред навел чары, и воздух нагрелся, над головой полыхнуло, а затем бойцы принялись осыпать фургон стрелами. Фейвор понимал, что тяжело ранен, но оставался в полном сознании — он слышал, как лязгает самострел Зубка, когда тот оттягивает рукоятку затвора, преодолевая вес стального лука, и щелчком посылает ее вперед.

Стрелок засел под фургоном и разряжал оружие в дно. А парусиновое полотно никоим образом не защищало тех, кто скрывался внутри. Из щелей между досок закапала кровь.

— Сдавайтесь! — крикнул Гельфред. — А не то всех перебьем!

Фейвор услышал голоса засевших в фургоне, а после — как что-то тяжелое шлепнулось в снег.

Вскоре к нему подошел Гельфред.

— Не уплывай, малец. Нынче у нас Рождество. А в Рождество никто не умирает. Все живут.

Фейвор закашлялся и харкнул кровью.

Внезапно все словно отдалилось.

— Райт, выкури их из фургона. Разоружи всех. Положи Дэниела внутрь. Старлинг, идем с нами. Согревай его. Хоб, заступай на пост.

Затем Гельфред склонился над Фейвором, провел руками по его глазам, и все кончилось...

Гельфред повернулся к раненому пленнику:

— Я спешу. Мне некогда угрожать.

Тот был с востока, он только пожал плечами.

— Он не заговорит, даже если отрубить ему пальцы, — объяснил Старлинг. — Вот этот скажет.

Юный фракеец, которого ударил копьем Фейвор, держался за голову и блевал.

Другие диверсанты увели остальных фракейцев, а Гельфред, Старлинг и Уа’Хэ задержались около мальчишки.

— Говори без обиняков, — велел Гельфред.

Юнец посмотрел на него. Зрачки были огромные.

— Он может высосать из тебя душу, — заметил Старлинг.

Угроза жуткая, если б не одна беда: мальчишка знал только морейскую архаику и ни слова не понимал по-альбански.

Гельфред нагнулся к нему:

— Такой поганой погоды не было десять лет, а ты всего в шести милях от города. И появляешься из холмов с отрядом истриканцев.

Мальчишка зарылся лицом в ладони.

— Ты служишь герцогу Андронику? — мягко спросил Гельфред.

— Да, — ответил тот и сломался.

Через секунду он излил все свои страхи, а Старлинг презрительно наблюдал.

Наконец Гельфред подал Уа’Хэ знак отвести юнца к другим пленным.

— Герцог захочет повидаться со всеми, — сказал он. — Эмис Хоб, Уа’Хэ и Зубок дежурят здесь. Забудьте о косогоре и следите за дорогой. Остальные сегодня будут ночевать в тепле. По коням!

Ему ответили радостным улюлюканьем, и через пару минут разведчики отбыли.

— Привезите гостинчиков, — сказал Эмис Хоб. — Как-никак Рождество.

— Нас устроит жизнь мальчишки, — добавил Уа’Хэ. — И чуток эля.

Королева ценила Рождество прежде всего на свете и украсила большой зал дворца так же, как мать украшала ее детский, — плющом и омелой. Она посетила ювелиров, портных и погрузилась в хлопоты, чтобы отвлечься от мрачных мыслей.

— Ребенка загубите, — сказала Диота. — Вы не имеете права скрывать малыша от короля.

Королева повела плечами.

— А по-моему, я сама себе госпожа, — парировала она с малой толикой былой запальчивости, но на самом деле ежедневная тошнота и вздутие живота лишили ее интереса к пикировкам с няней. И в ней обозначилась резкость — сильнее прежнего. Она встречала Рождество в тоскливом гневе и возмутилась этим злокозненным вторжением в свою жизнь.

— Он тоже имеет отношение к ребенку, — заметила Диота. — А в здешних коридорах ежедневно произносится столько гнусной лжи, что вам, по-моему, лучше сказать ему, что он скоро станет отцом.

— Сначала мне нужно кое-что выяснить, — ответила Дезидерата.

— Смотрите, как бы и королю не понадобилось, — буркнула Диота.

— Няня! Ты... что?.. — задохнулась та.

Диота поспешно ее обняла.

— Я не сомневаюсь в отцовстве, если вы об этом, и только советую — скажите ему.

И вот за несколько дней до Рождества, когда они разделили круговую чашу и он поцеловал ее под омелами, она подвела его к их ложу — настоящему уютному замку из гобеленов и грелок.

Король быстро выполнил привычные действия, а она рассмеялась ему в бороду, охладила его жажду финала и, наконец, положила его руку себе на живот.

— Прислушайся, милый. Там что-то шевелится.

— Обед? — хохотнул он утробно.

— Ребенок, — сказала она.

Рука напряглась.

— Ты... уверена?

Она рассмеялась.

— Такое и доярка поймет, а я знаю чуть больше. Это мальчик. Он родится в июне.

Король молча сопел в темноте.

— Милый, скажи хоть что-нибудь.

— Я не способен зачать ребенка, — ответил он мрачно и откатился от нее.

Она придержала его за бедро.

— Да можешь! И зачал.

— Я не дурак, мадам, — отрезал он.

— Милорд, двор отсутствует. Я не ложилась ни с кем, кроме вас.

— Ой ли? — спросил он.

— Ты мне не веришь? — Ей показалось, что основы ее бытия и любви тают, как воск.