Зима была так близко, что каждый порыв ветра казался Туркосу божественным предупреждением — гони, мол, во весь опор. Достигнув сухой земли, он помчался галопом и подгонял кобылу, как никакую другую лошадь. Но она вела себя молодцом, словно благодаря его за спасение от рхуков.

Туркос никогда не давал лошадям кличек, ибо они так и мерли под ним, но эта заработала себе имя и к возвращению в Непан’ха уже звалась Афиной.

— Ты самая умная лошадь на моей памяти, — сказал он и скормил ей все, что влезло, — медленно, чтобы не вспучило и не случилось колик.

Он снова встретился с Прыгучей Форелью, и они перекурили. Она была из старого народа, как и его жена, и поначалу он плохо разбирал ее беглый хуранский — от усталости у него туманилось в голове. Но она была терпелива, гостеприимна, и он, осушив чашку ее чая, обнаружил, что все понимает прекрасно.

— Мои так далеко не заходили, — сказала она, когда он описал свой маршрут. — От Длинной топи до Священного острова меньше десяти миль. Край сэссагов.

— Там, откуда виден Священный остров, мне встретился незнакомый замок.

Туркос набросал рисунок на бересте.

Она взглянула.

— Это Ба’ат. Большой город сэссагов.

— Он разрушен. На улицах трупы.

Он отвернулся, ибо картины разорения не отступали: замерзшие лужи, обугленные стропила и обглоданное волками тело ребенка — слишком маленького, чтобы даже выглядеть человеком.

— Он был там, — неожиданно молвила Прыгучая Форель. — Он является как старейшина и зовется Знатоком Языков. — Она взглянула на Туркоса, прищурившись. — Он считает нас детьми и глупцами. Но выступил с угрозами. И молодым нравятся его обещания. У него весьма своеобразные посулы. — Она вздохнула. — Если мы схватимся с ним, то нам конец. Но если не схватимся... — Она пожала плечами.

— А что же сэссаги? — спросил Туркос с некоторым нетерпением.

Он спешил, но в то же время нуждался в любых, даже отрывочных сведениях.

— Они выделили ему воинов, — ответила она. — Им пришлось это сделать ради самосохранения. Теперь он скрывается, и до меня доходят слухи, что он навещает Северный Хуран.

Туркос два месяца это слышал.

— И? — подстегнул он ее.

— Тебе виднее, имперец. У Северного Хурана появился новый союзник — на Великой реке стоят новые корабли и много каноэ, полных воинов. Те, кто возвращается с рынка из Мон Реаля, говорят, что галлейцы скупают все меха, какие им приносят, но не по ценам альбанских купцов в Тикондаге, а товары не так хороши, как ваши, морейские. Но в этом году альбанских купцов не видно. А тем, кто с запада, не хочется тащиться до имперских факторий, чтобы продать меха. Но кое-кому хочется.

— Потому я и здесь, — признал Туркос.

Она состроила гримасу.

— Я знаю, имперец. Не ради же нашей дружбы ты поехал на запад искать Шипа?

— Но ведь поехал. И поделился тем, что узнал. — Он подлил чая. — Расскажи, что ты узнала от тех, кто отправился на восток.

— Немногим больше. Маленький Лук проделал путь до имперской фактории в Осаве.

Осава, городок на Великой реке, находилась ближе всех к родному селению Туркоса. Он оживился, поскольку не был там больше месяца.

Прыгучая Форель поманила охотника, тот подошел и сел рядом. Длинный дом сочетал в себе таверну и гостиницу — в нем были полати на шестьдесят взрослых, и влезло бы больше, если уговорить потесниться. В центре тлели три огромные жаровни, а староста с ее мужьями подавали платежеспособным гостям еду и густое темное пиво. Было даже немного вина. Обустроенное шкурами и соломенными лежаками, место представлялось очень уютным даже на пороге зимы. Внутри постоянно висел дым, зато сохранялось тепло.

Маленький Лук оказался жилистым человечком альбанской наружности, улыбчивым и с крепким рукопожатием.

Туркос владел дюжиной языков, включая альбанский, и предложил охотнику вина.

— Это по-добрососедски, — отозвался Маленький Лук и присел на стул.

— Меня интересует торговля мехами, — сказал Туркос.

— Ты императорский разведчик. Мы знаем, чем ты занят, мореец.

Туркос не стал спорить.

— Я наполовину альбанец, наполовину — пришедший из-за Стены, и с империей ни одна половина не ссорится, — сказал Маленький Лук. — Я взял жену и повез все мои меха по реке в Осаву, потому что прослышал, что в этом году там лучший заработок. На Кохоктоне состоялось крупное сражение — Дикие против Альбы...

Он посмотрел на Туркоса, и тот кивнул.

— Я слышал то же, — сказал он. — Ты, может быть, знаешь больше.

— Да, я повстречался с сэссагами, которые там отметились. Они сказали, что Диким крепко досталось. Это неважно... но альбанским купцам пришлось туго. Ты же знаешь, что они ездят на ярмарку в Лиссен Карак, а после купцы везут меха караванами за горы, в Тикондагу...

Туркос уже лихорадочно писал на восковых дощечках.

— Ты этого не знал? — спросил охотник.

— И да, и нет, — улыбнулся Туркос.

Тот принял вино из рук Прыгучей Форели. Утренний Дикобраз, ее угрюмый муж годами старше, налил себе кружку густого эля и присел рядом.

Маленький Лук любил говорить на публику. Он начал усердно жестикулировать, а голос понизил:

— Теперь торговле в Тикондаге не бывать, а граф, который и в лучшие времена — большая скотина, готовится развязать войну.

— Знаю, — кивнул Туркос. — Я только что оттуда.

— Тогда я подался в Осаву, — продолжил Маленький Лук. — На обратном пути мы высадились в Мон Реале. Там стоят галлейские корабли — три больших округлых корабля и этрусская боевая галера.

Туркос снова начал писать.

— Ты говорила, что этруски не торговали в этом году, — заметил он.

— Говорила, — согласилась Прыгучая Форель.

— Там — тоже, — сказал Маленький Лук тоном всезнайки. — Ни одного этруска не было. А на торговом побережье болтали, будто этрусков перебили галлейцы, но галлейский купец, который был довольно любезен с моей женой, сказал ей, что три этрусских корабля уничтожены силками.

Казалось, в доме похолодало.

— Силки — миф, — сказал Туркос.

Прыгучая Форель вынула трубку. Она поднесла к жаровне вощеный фитиль, затем зажгла им толстую свечу в красивом, альбанской работы подсвечнике и уже от нее раскурила трубку. Угнездив чашу в левой руке, она поймала в горсть правой клуб дыма и направила его вверх. Из дыма соткались символы.

— Силки не миф, — возразила она будничным тоном и протянула трубку мужу. Тот молча пыхнул. — Они являются каждые двадцать лет. Их год не нынешний. Их год следующий.

Маленький Лук поджал губы.

— Ну, этого я тоже не знаю, — сказал он.

— Как и я, — подхватил Туркос. Он достал из заплечного мешка флягу и всем понемногу плеснул мальвазии. — Столько нового за обед, что и за лето не соберешь.

— Я еще не дошел до главного, — сказал охотник. — У этих галлейцев прорва солдат. Жена у меня симпатичная. А солдаты болтают, — кивнул он. — Они говорят, что собираются взять Тикондагу. — Для пущего эффекта он выдержал паузу. — Для Галле.

— Пресвятая Богородица, — пробормотал Туркос.

— Это после того, как они малость потрепали Южный Хуран, — добавил тот, берясь за трубку.

Туркос едва удержался, чтобы не встать и не поспешить к выходу.

— Успокойся, я услыхал это всего три дня назад. Они еще не выступили, — сказал охотник. — Но войско у них немалое. Больше сотни каноэ. Оружия столько, что нам такое в диковину.

— А я торчу здесь, — покачал головой Туркос.

— Ты быстро обойдешь Мон Реаль, — сказал охотник. — Обгони их по реке, и им тебя нипочем не взять.

— Я всегда ходил берегом Великой реки и не знаю обходного пути, — признался Туркос.

Маленький Лук ощерился в примечательно беззубой улыбке.

— Что ж... за скромное вознаграждение...

— Сможешь выступить завтра? — спросил Туркос.

— Деньги вперед. Без обид, партнер... но жене нравится цвет серебра.

Туркос откинулся на стуле.

— Я не ношу серебра в землях Диких.

Он отсчитал три увесистых золотых морейских бизанта. Четвертый вручил Прыгучей Форели, и та благодарно кивнула. Даже ее муж хрюкнул.