Затем она создала новое заклинание — простое в применении, но замысловатое. Это была многоуровневая иллюзия.

Ее самой.

Обнаженной.

Она придирчиво изучила образ. Возможность выдастся только раз. Она изготовила несколько версий.

Она наложит проклятье на плод королевы, Планжере явится посмотреть, и она обольстит его. Или нет. Он очень силен и будет всяко держаться на расстоянии.

Мотыльков было хоть отбавляй. Она ела медовые пирожные и потягивалась, когда на пороге возник Анеас, который доложил, что ее зовет граф.

Сын остался зашнуровать ей кертл и помочь натянуть бархатное платье с горностаевой оторочкой. Она повертелась, осматривая себя, и сунула ноги в домашние туфли с мягкими войлочными подошвами.

— Что нужно твоему батюшке, милый? — спросила она.

— Он замышляет войну и хочет взять меня с собой.

Она поднялась из погребов и пошла коридором с камерами по обе стороны. Граф чаще склонялся к прямому убийству, нежели к жестокому заточению, и в камерах находились только солдат, которого арестовали за изнасилование, еще один, пойманный на воровстве, и женщина, обвинявшаяся в убийстве другой женщины. Гауз заглянула в каждую.

У женщины имелась сила. Раньше она этого не замечала.

Гауз последовала за Анеасом вверх по дозорной лестнице, порочно улыбнулась двум часовым, удостоилась положенного внимания и одолела второй пролет. Каменные ступени вывели ее во двор.

Военный наставник Анеаса ждал там с двумя заседланными боевыми конями, внушительным снаряжением и небольшой свитой слуг. Она улыбнулась ему.

— Сэр Генри! — сказала она и помахала рукой.

Он спешился и преклонил колени.

— Миледи, — произнес он со своим симпатичным этрусским акцентом. — Чем может выразить преданность ваш нижайший слуга?

— Льстец, вы мне голову вскружите! — проворковала она. — Прошу вас, отведите моего сына на ристалище и сделайте из него великого рыцаря. Мне больше не о чем просить.

Сэру Генри хватило учтивости изобразить огорчение.

— Неужели, мадонна, и убить за вас некого?

— Для этого у меня есть муж, — сказала она. — Слушайся наставников, Анеас.

Она стремительно пересекла мощеный двор — немалое расстояние, а мороз между тем кусался. Но, проходя мимо кухни, она уловила аромат свежего хлеба. Остановившись, Гауз вдохнула всей грудью и разулыбалась, как маленькая. Она вошла в кухню и стянула краюху, как всегда поддаваясь соблазну; переступая порог большого зала, она жевала хлеб.

Графа окружали военные — десяток его офицеров. Она знала всех — примерно так же, как его лошадей, даже не поименно. Он любил воевать, занимался этим с умом и рвением, но ей казалось, что граф попросту развлекается, а разговоры о стратегиях и целях — лишь оправдания в устах мальчишки, которому нравится все крушить.

— Гауз, радость моя. Ты что-то говорила об этом колдуне.

Граф был из тех людей, которые мало интересуются колдовством. Порой она подозревала, что он не верит в могущество герметизма. Нелепо, но он неизменно дивился — неприятным для нее образом, — когда она показывала свою силу.

Колдовство же других он любил еще меньше. И ничего в нем не смыслил. Она не исключала, что он считал его трюком из арсенала карнавальных паяцев.

— Ты имеешь в виду Шипа? — улыбнулась Гауз.

Все мотыльки, какие были в зале, снялись с места и полетели к высоким ленточным окнам.

Среди военных кое-кто побледнел, а двое сделали пальцами отводящий знак.

— Я о Ричарде Планжере, — повел плечами граф. — Ты назвала его колдуном.

— Он был им, — кивнула она. — Но вряд ли колдует сейчас.

Граф сел и потрепал по голове пса.

— Милая, я только что получил годовую сводку. Твой колдун, кем бы он ни был, затевает возню. Он поднимает войска и играет с пришедшими из-за Стены.

Один из его воинов — Эдвард? Эдмунд? она забыла — допил вино и стукнул кубком о большой стол на козлах.

— Милорд, при всем уважении, он полный болван. Пришедшие от него в ужасе.

Граф скрестил ноги.

— Тот остров. Мы можем выкурить его оттуда, а остров захватить?

— Не советую, — сказала Гауз. — Он прочно окопался и окажется там очень силен.

— Странно, он что же, хорошо укреплен? — спросил муж. — Это последний каменный замок в такой дали на севере, я никогда не слышал о другом.

В чем-то он был весьма умен, но стоило коснуться герметизма, как становился слепым — сознательно и упрямо.

— Он обладает немалой силой, милорд, — почтительно сказала она.

Граф воздел руки.

— Любовь моя, да я всю жизнь борюсь с Дикими! Не сомневаюсь, что у него найдутся и чудища, и боглины, и молнии. А у меня есть флот и требушеты.

Она предприняла вторую попытку:

— Милорд, я думаю, что ему хватит сил потопить флот.

— Когда ты называешь меня милордом, я понимаю, что тебе хочется что-то скрыть. Он друг? Один из твоих особенных друзей? — Граф осклабился, и офицеры отвернулись.

Гауз закатила глаза. Она обратилась к сержанту из тех, что охраняли большой зал:

— В темнице есть женщина. Приведи ее.

Гауз улыбнулась.

Сержант отсалютовал, взглянул для подтверждения на своего господина и зашагал прочь.

— Десять кораблей? — произнес Эдвард. — Как минимум. Через месяц озера замерзнут.

— Верить ли сообщениям о галлейцах в Мон Реале, сэр Эдмунд? — спросил другой мужчина.

«Эдмунд», — постаралась запомнить она.

— Хотелось бы мне сказать, что их там нет, — ответил сэр Эдмунд, — но у меня есть три рапорта, да и вон тот имперский офицер говорит, что в этом сезоне там нет этрусского флота. Вместо него — галлейцы. У них сильный эскадрон и до черта солдат — в этом сходятся все.

Граф откинулся на спинку и дернул себя за бороду.

— Почему? — спросил он. — Почему здесь?

Сэр Эдмунд покачал головой.

— Вне моей компетенции, — пошутил он.

Военные хлопали глазами.

— Нам лучше поскорее разобраться с этим Шипом и вернуться сюда, — проворчал граф. — Если тот мореец был прав и южане воюют с Северным Хураном, то мы участвуем.

Появились два стража с женщиной. Граф равнодушно взглянул на нее, потом на жену.

— Она виновна, — сказала Гауз.

Женщина оцепенела.

— Ты уверена? — Граф нахмурился. Он гордился своей справедливостью.

— Она убила при помощи герметизма. — Гауз повернулась и улыбнулась женщине, которая застыла от ужаса.

Она упала на колени.

— Ваша светлость... вы не знаете, что она мне сделала...

— Приведите ей священника, — распорядилась Гауз.

Граф отмахнулся.

— Я занят. К чему это все?

— Хочу показать тебе, на что способен Шип.

Мотыльки роились. Их были тьмы. Глядя на них, офицеры бормотали что-то себе под нос.

Пришел отец Пьер. Женщина плакала, и священник принял у нее исповедь. Он побледнел. Гауз махнула рукой.

Священник причастил женщину. Госпожи он боялся куда больше, чем Бога.

Гауз подошла к ней. Она возложила руку на ее склоненную голову и глянула на собравшихся за высоким столом мужчин, которые готовили свою ребяческую войну.

— Смотрите, — сказала она и подняла руку. — Именем высокого правосудия Севера, — произнесла она лишь с целью соблюсти формальности.

— Какой-то фокус? — осведомился муж.

Однако он снял ноги со стола и пригнулся, чтобы лучше видеть.

Она прикоснулась к силе женщины.

И пожрала ее.

Приговоренная превратилась в пепел — сразу и целиком. А пепел сохранял форму ровно столько, сколько понадобилось серебристому мотыльку для одного взмаха крыльями. Затем он рассыпался.

Никто не шелохнулся.

— Шип сильнее меня настолько, что мне никогда его не догнать, — сказала она посреди общего безмолвия.

Она сожалела только о том, что одета. Его имя она, несомненно, повторила достаточно часто, чтобы привлечь его внимание. Про себя она хохотала.

Граф огладил бороду и выдал клокочущий горловой звук.

— Значит, никакого флота этой зимой.